На берегу Тьмы

В первую субботу Катерина пришла в церковь. Давно хотела исповедаться и покаяться, поэтому шла с радостью и надеждой на облегчение, но и со страхом и тяжестью на душе.

Людей было мало – боялись приходить открыто. Служил отец Ефрем, уже совсем старенький и немощный. Он с трудом ходил, голос его был тихий, дребезжал.

– Исповедую Господу Богу моему и тебе, честный отче. Согрешила…

Катерина никак не могла произнести того главного, зачем пришла. Ужас обуял ее, она будто онемела. Руки дрожали. Отец Ефрем сосредоточенно молился и не торопил ее.

Катерина стала молиться: «…даждь ми, Господи, слезы, да плачуся дел моих горько…»

Катерина расплакалась и вместе со слезами выплеснула признание:

– Убила человека…

Отец Ефрем со вздохом перекрестился:

– Кого же ты убила?

Катерина, сбиваясь и плача призналась:

– Немца, от которого у Глаши Ваня наш… Думала, что силой он, схватила топор…

Больше Катерина говорить не могла. От рыданий у нее перехватило дыхание. Она как будто видела перед собой лицо Клауса. Стало казаться, что он был похож на ее Сашу. Словно не Клауса убила тогда, а своего сына. «Бог меня покарал, – подумала Катерина, – забрал у меня Сашу!»

Отец Ефрем накрыл ее голову ветхой епитрахилью и, едва шевеля губами, прочел разрешительную молитву. Все еще плача, Катерина почувствовала облегчение, будто кто-то снял с нее тяжелый груз. Катерина поцеловала старенькое потрепанное Евангелие и крест.

Отец Ефем сказал:

– Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя. Ты плачь, Катерина, кайся. Грех – это пятно, которое остается на душе. Вот если рубашку кровью измазать, стирай – не стирай, а все равно пятно останется. Так и здесь. Жизнью своей, делами нужно искупать грехи.

– Все так, батюшка.

– Мы не знаем, прощен наш грех или нет, поэтому продолжаем каяться и сожалеть о нем всю жизнь.

Катерина плакала. Ей нечего было сказать.

– Помоги тебе Господь, Катерина. А я за тебя помолюсь.

Уходя, Катерина обернулась. Ей показалось, что два ангела небесных поддерживают отца Ефрема под немощные руки, помогают идти по храму.

Победу в деревне ждали, то и дело с фронта писали, что вот-вот, скоро, но пришла она все равно внезапно.

На улице послышался крик: «Бабоньки, война кончилася!» Все село вывалило на улицу, все обнимались, радовались. Катерина плакала и думала о Саше: «Не дожил мой сыночек до этого дня…» Плакали многие. Не было ни одной избы, где бы никого не убила война. В этот же день устроили гулянье: на площади возле церкви поставили столы, несли, кто что мог. «Победа!» – радостно неслось по деревне.

В деревню вернулись саперы. После сражений на полях и в лесах осталось много снарядов и мин: любопытные дети выискивали их, пытались сами обезвредить и подрывались. Война, окончившись на бумаге, все еще оставляла свой страшный кровавый след в деревне.

Возвращались беременные медсестры: «приносили солдат». На почту доставляли посылки с трофеями: в основном с одеждой и обувью.

Пришла такая посылка, набитая ношеными вещами, и от Коли.

Катерина хотела раздать вещи соседям, но Глаша вмешалась и распорядилась по-своему: что-то продала, а что-то стала носить сама.

Вернули библиотеку. Жизнь в деревне оживилась: организовывались танцы под немецкий трофейный граммофон, показывали звуковое кино. Свет обеспечивал движок, а аппаратуру привозили на полуторке. Перед кинофильмом кто-то обязательно выступал с новостями о мире и по стране.

Мужчины возвращались, но мало: полегли под Ржевом. Молодые вдовы, тоскуя по мужскому плечу, тайно встречались с четырнадцатилетними мальчиками, которые выглядели очень взрослыми.

В 1945-м объявили амнистию, в том числе дезертирам. Многие вернулись домой, но долго не задержались: их и детей открыто называли дезертирами, избивали.

Как-то вечером пришла Паня. Прямо с порога заплакала и выпалила:

– Мама, меня замуж зовут. Не знаю, что и делать.

– Ты садись, – пригласила ее Катерина и, усадив, ласково погладила по плечу, – расскажи сперва: кто? Что?

Паня засмущалась, покраснела, укрыла лицо руками:

– И не знаю, как сказать-то.

– Ну что ты, доченька, не чужие мы с тобой. Кто зовет-то тебя?

– Да вот мужчина тут один, солдат. Бездомным остался – всю деревню его подо Ржевом сожгли, никого родни не осталось. Вот и стал по деревням ходить: кому пилы точит, кому самовары лудит. Делал всякую работу: мужиков-то в деревнях мало.

– Да, женщинам одним тяжело приходится, – согласилась Катерина.

– Вот пришел, поработал у меня, да так и остался, – опустив глаза, проговорила Паня.

– Любишь его?

Паня заплакала:

– Люблю. Вы простите меня!

– За что простить, милая ты моя? Сашеньки нет на свете, горе это огромное, но ты молодая, ты живи еще, радуйся, детей рожай.

– Я думала, что прогоните меня, – призналась Паня.

– Что ты? Счастье-то какое! Ты полюбила! Значит, не окостенело сердечко твое, как у Глаши моей.

– Он знает про немца того, – глухо добавила Паня. – Я сама ему рассказала, боялась, что найдутся добрые люди.

– Принял – значит, любит тебя, значит, не сомневайся, выходи за него.

– Спасибо вам, мама. И еще… Не мучайтесь – знаю я про Лёлю. Видела ее.