На берегу Тьмы

Тот нехотя пошел на конюшню и вывел мерина, на котором ездил Александр. Ей стало горько от воспоминаний о муже, которого не было с ней рядом в это трудное время. Ей не хватало и Николая, который сказал бы, что делать, подбодрил бы ее. Сдержав слезы, она погладила мерина, а потом уверенно накинула на него узду и заправила удила. Ермолай вынес седло:

– Правда, мужское оно, Анна Ивановна верхом не ездила.

– Ничего, давай накидывай.

Застегнув приструги и показав, как поправлять стремена, Ермолай подсадил Катерину. Катерине стало страшно, захотелось сейчас же спуститься вниз. Закралась мысль: в конце концов, Ермолай может возить ее, а куда-то она дойдет и пешком. Но тут на крыльцо вышла Агафья с Сашей на руках.

– Не страшно тебе, Катерина? Смотри, как мамка ловко-то сидит!

– Не страшно! Чего тут! – весело сказала Катерина и, вцепившись в повод, медленным шагом направила лошадь со двора.

Она подумала: «Как меня примут солдатки, когда я на повозке по селу разъезжать буду?»

– Так она до вечера не доедет, управляющая, – ехидно процедил вслед Ермолай.

– А ты погоди, дай срок – она получче мужа скакать научится. Еще увидишь! – заступилась кухарка.

– Ну, это дудки! – сплюнул он и ушел в конюшню.

Катерина медленно ехала по дороге. Животное шло медленно, не торопясь, чувствуя над собой неуверенного всадника. Вдруг мерин остановился, постоял немного, повел ушами и, не обращая внимания на неловкие шлепки и покрикивания Катерины, отправился обратно в конюшню, к овсу. Катерина, уставшая после бессонной ночи, растерянная и расстроенная, вышла из себя:

– Ах ты, сволочь такая! – Она резко передернула повод, стала стегать мерина хлыстом изо всех сил по морде. Она не могла остановиться. Все хлестала и хлестала животное, пока наконец не почувствовала облегчение: выплеснула всю свою ярость, страх и нерешительность, скопленные за несколько месяцев. – А ну пошел, скотина! Я тебе дам – меня не слушаться! На бойню пойдешь, зараза проклятая!

Мерин испуганно подчинился натиску Катерины, поднялся в рысь и широко поскакал по дороге. Катерина от неожиданности и страха вцепилась в гриву, но вскоре совладала с собой: уверенно взяла повод и стала править. Внутренняя часть бедер у нее болела от ударов об седло, руки занемели и саднили от напряжения.

Изрядно отбив себе зад, Катерина подъехала к зданию почты, где собирались на бабий сход солдатки, дожидаясь вестей от мужей. Не подавая вида, что ей больно спускаться с лошади, разгоряченная, все еще злая на мерина, Катерина ловко соскочила вниз. Острая боль пронзила ее ноги, и она еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Любопытные бабы собрались вокруг.

– Ну и чаво приехала, управляющая? Управлять-то некем тебе таперича! – засмеялся кто-то.

Катерине стало страшно: «Что я им скажу? Все одно будут смеяться». Ей все еще было больно после поездки верхом, к тому же она злилась: на Ермолая за его слова, на Александра за то, что так легко оставил ее и ушел на фронт, не дожидаясь повестки. Она вспомнила Николая, его веру в нее и пересилила себя.

– Правильно говорите, бабы, – согласилась Катерина, – управлять некем и некому: мужики на войне. Да и работать некому. Так что ж делать нам, солдаткам? – Катерина поднялась на ступени почтового крыльца.

– А чаво делать? Наконец жить начали! Не битые ходим!

– Дай, Господи, чтобы война эта подольше прошла! – подхватила из толпы рябая баба, попутно крестясь на церковь.

– Нет, бабы, так мы долго не протянем, – сказала Катерина.

В толпе послышался ропот.

– На пособие можем покупать что захотим, – продолжала Катерина. – Никто нам теперь не указ – мы сами по себе.

– Да, новая жизнь! – радостно крикнула рябая баба.

– Но если так пойдет, чем детей будем кормить? – заключила Катерина.

Воцарилась тишина.

– Это как же ж? – опомнилась рябая баба. – Неужто пособие кто отымет?

– Деньги наши никто не отымет. Но ничего мы за них и не купим. Вон хлеб не молоченный стоит, скоро гнить начнет. Сгниет – ни муки не купим, ни сеять весной не посеем.

– А нам что? То барский гниет! Мы сами себе обмолотим, у кого сколько есть, – отозвался голос в толпе.

– И так везде, бабы: каждая себе обмолотит. А вдруг следующий год неурожай? А купить-то негде будет! И что – голод? Хлеб с лебедой печь?

Бабы молчали.

– Паутины в этом году летящей много было – к неурожаю, – донеслось из толпы.

Катерина продолжала:

– А что мужьям нашим на фронте есть? Вон приезжал из Старицы нарочный – армия хлеб должна солдатам купить. А хлеба нет – гниет в риге. Армия деньги дает хорошие, но работать некому – мужики на войне. Я предлагаю, бабы: приходите на обмолот, хлеб продам и вам за работу заплачу. И у вас деньги – и дети, и мужья сыты.

– Чаво ж не прийти, можно и поработать, – отозвалась рябая. – Пошли, бабы.

– За деньги чаво ж цепом не помахать, – согласилась недавно овдовевшая солдатка. Остальные не двинулись с места и по-прежнему недоверчиво смотрели на Катерину. Бабы, рябая и вдова, нерешительно остановились, ожидая решения остальных солдаток.