На берегу Тьмы

– Храни тебя Господь, Никола! Детей твоих догляжу – не беспокойся. Бейся как волк, как настоящий Вольф, и скорее возвращайся домой. Тяжело мне будет, старухе, без тебя. Один раз насилу дождалась – все глаза просмотрела. И сейчас не подведи.

– Конечно, вернусь, мама, ты же меня знаешь, – ползком приползу в мое Берново.

– А ты проводи его и заезжай ко мне, утешишь мать, – сказала она Павлу.

– Так там самогон у меня стоит как раз…

– И слушать не хочу! Заедешь! – резко оборвала его мать.

Повозка тронулась. Мать пошла за ней в слезах:

– Никола, сынок! Ох, горе мне горюшкооо!

В Старице перед зданием уездного по воинской повинности присутствия разместился призывной пункт. На площади в нетерпении толпилось, нервничало и пахло несколько сотен мужиков разных мастей и возрастов. Многие, пьяненькие после шумных проводов, едва держались на ногах. Кто-то делано зубоскалил, бодрился, но остальные шикали на таких: не мешай!

Председатель присутствия, Сергей Головин, уездный предводитель дворянства, с крыльца зачитывал списки призывников. Слышалось, как он шелестит бумагой, – мужики, затаив дыхание, боялись пропустить свою фамилию.

Дошла очередь до Николая. Как и ожидалось, он оказался в списке призывников. Но вдруг назвали и Павла.

– Как? У меня как раз самогон… И как я скажу Фриценьке? – недоумевал Павел.

Кто-то из мужиков, проходя мимо, сказал Павлу:

– Не грусти, братец, Бог милостив.

Павел все еще не мог прийти в себя:

– Ни с женой, ни с матерью не попрощался, указаний дома не оставил… Как же так?

– Война, Паша. Послужишь отечеству, долг свой выполнишь, не все же варенье варить. Не горюй – пойдешь в штаб, чертежи свои чертить, – утешал, как мог, Николай.

Вскоре призывники хлынули на мощенную белым известняком, только что дочиста выметенную площадь перед Земской управой, в центре которой был сооружен аналой. Со всех сторон голосили бабы: «а на кого ж ты меня покинул», от «уа» до «папка» кричали дети, тревожно зазвонили колокола старицких церквей и Успенского монастыря. Преосвященнейший Арсений, епископ Старицкий, начал служить молебен перед коленопреклоненным молчаливым войском.

Николаю запомнились слова из молитвы святому Георгию Победоносцу:

«Укрепи данною тебе благодатию во бранех православное воинство, разруши силы восстающих врагов, да постыдятся и посрамятся, и дерзость их да сокрушится, и да уведят, яко мы имеем Божественную помощь, и всем, в скорби и обстоянии сущим, многомощное яви свое заступление».

Николай подумал: «Мыслимо ли, может ли проиграть войну народ, который на коленях всем войском молится, у многих, да почти у всех, искренние слезы на лицах?» Молитва эта и молебен в целом произвели на него тягостное впечатление: словно он навсегда прощался с родными и шел на верную смерть. Как будто его только что отпели.

После молебна и окропления войска святой водой Николай подошел приложиться к кресту. И вот уже резво заиграл походный марш – только что призванное разномастное войско в лаптях и картузах во главе с портретом государя императора отправилось на станцию, сопровождаемое воплями баб и плачем детей, которые бежали по обочинам дороги, пытаясь увидеть в толпе родное лицо. Николай обернулся: взбитая дорожная пыль позади провожала новобранцев, словно образуя еще одно несокрушимое войско, песчаное, уходящее в небытие.

Кто-то из солдат затянул частушку:

Мы сидели у печи –
Было воскресенье –
Принесла мать калачи,
Просто объеденье.

* * *

Сотский с волости пришел, –
Говорит – повестка,
Что за притча –
Причитают мать, жена, невестка.

* * *

Мобилизация идет,
В город призывают.
Баба голосом ревет,
Мама причитает.

* * *

Не плачь, моя ты женка,
Что иду я на войну,
Немца убьем и расколотим,
Опять к тебе приду.

На станции уже дожидался состав, готовый тронуться в Тверь, в расположение полка. Там солдаты должны были получить одежду, оружие и сухари и пройти обучение перед отправкой на фронт.

Николай с Павлом вошли в офицерский вагон. Там отовсюду доносились хвастливые разговоры: «Мы возвратим Святую Софию, отвоюем у мусульман Константинополь, освободим славянские народы из-под гнета Австро-Венгрии!» Молоденькие, не воевавшие офицеры рассуждали о будущих победах и Георгиевских крестах. Николай поморщился: война – это не Георгиевские кресты, а совсем другие, могильные.

Духовой оркестр с хором певчих радостно грохнули: «Спаси, Господи, люди твоя» и гимн – и вот уже паровоз запыхтел, приготовился покинуть Старицу.