На берегу Уршдона

— Да будет твой путь гладок! — сказал я про себя. — Учти, что Земфира в таких, как ты, не нуждается!

Что же это такое я говорю, скажите на милость? Чем же я лучше его? И почему Земфира должна сделать выбор в мою пользу? Да пусть хоть парни всего мира не будут достойны Земфиры, мне то что от этого? Пусть лучше достойных будет много, но из них Земфира выберет меня.

Я сел в трамвайный вагон. Пора возвращаться в общежитие. Если у человека есть дом, то надо прибиваться к нему. Я устроился у окна, но мысли о Земфире не покидали меня. Хорошо, что я смог оправдаться. Хорошо, что и Асланджери уехал… Значит, между ними ничего нет, я сам убедился в этом.

Убедился? Не рано ли так говорить? Если Асланджери каждый день будет приходить к ее дому, то рано или поздно они встретятся.

Если говорить откровенно, каждый сможет действовать, как Асланджери. Чтобы торчать у дверей большого дома, много ума не требуется. Стой себе, сколько тебе захочется. И ночью стой, и днем. Никто тебя ни о чем не спросит, никто тебя не побеспокоит.

Но тут почему-то всплыл в моей памяти старик на скамейке.

XXXV

В субботу я остался в городе. Дома меня никто не ждет. Когда я навестил село на предыдущей неделе, Дунетхан с важным видом преподнесла мне новость — в воскресенье, говорит, будет экскурсия по лермонтовским местам. Если, говорит, ты нас отпускаешь, я и Бади возьму с собой, учитель уже предупрежден.

Я согласился. Пусть поедут в Пятигорск.

Еще ни разу я не оставался в городе на выходные дни. В общежитиях, кажется, нет ни одной живой души. Те, кто, как и я, не уехали, пошли гулять по проспекту.

Уже давно стемнело, а свет я так и не включил. Тоскливо было у меня на душе. Если из соседних комнат не доносятся веселые голоса, то какое же это общежитие! Кому нужна эта тишина, когда не слышно хлопанья дверей, а из кухни не пахнет жареной картошкой?

Я так привык к сутолоке и шуму, что меня одолела грусть. Словно нечто дорогое, что у меня было, унеслось без спроса. Я вспомнил осенний день, когда Алмахшит увез Нана в горы. Тогда в нашем доме было так же пусто и безмолвно, как сейчас в общежитии.

Многого я еще не умею в жизни. Например, никогда не брался за то, чтобы выстрогать топорище. Это требует большой сноровки от человека.

Я никогда прежде не рисовал. Но в этот вечер взял чистый лист бумаги и карандаш. Я стал рисовать разные лица. Волосы, лоб, нос, подбородок, шея, глаза — и портрет человека готов. И не просто человека, а такого, которого я очень хорошо знаю.

Каждый портрет заставлял меня вспомнить кого-нибудь из нашего села. Вот это, например, наш печник. Очень похож! Как только я понял, что он похож, улыбнулся.

Потом я нарисовал Адабе. Вот чудо-то какое! Прежде я, пожалуй, и цыпленка не мог бы нарисовать. Клянусь, даже художник не мог бы так изобразить Адабе. Ну разве это не Адабе? Глаза его, нос, уши… А подбородок?

Говорят, уродливый мужчина хоть в пастухи, а сгодится. Но он себе и жену такую же нашел, мало сказать некрасивую, страшилище. И все же он ее сильно любит.

Наш сельский шутник Джетагаж однажды сказал Адабе:

— Эх, сосед мой, я три года на фронте был, а такого храбреца, как ты, не встречал.

Адабе понравилась похвала, но вот в чем заключалась его храбрость, он не понял. А Джетагаж — великий хитрец — молчит.

— Это почему ты так говоришь? — поинтересовался Адабе.

Джетагаж без тени улыбки ответил:

— Как же, проснуться среди ночи и увидеть лицо такой жены… Я даже днем боюсь на нее взглянуть…

Адабе, конечно, набросился на Джетагажа, чуть не убил…

Потом я нарисовал Бекмаржу. Хотел было надеть шапку на его голову, да подумал, что он перестанет быть похожим на себя.

Вначале Бекмаржа работал трактористом. Но чинить трактор он так и не научился. Поэтому, когда случалась поломка, он злился, брал в руки громадную кувалду и принимался бить по трактору. Трактор у него, конечно, отняли и перевели в свинопасы.

Вспыльчивость ума ему не прибавляла. Как-то разозлился Бекмаржа, сорвал с головы войлочную шляпу и со злости изорвал ее в клочья.

Спасибо моему карандашу, он помог мне оказаться в Барагуыне и встретиться со старыми знакомыми. Разные люди живут в селе, добрые и злые, шутники и дурни, но все они — мои соседи, мои знакомые. Куда же я от них денусь?

Я отложил карандаш и понял, что неплохо было бы поесть. Хорошо бы пойти в город, в столовую. Но что мне делать в городе без денег? Обычно, возвращаясь из села, я привожу из дома рублей сорок. Не больше. Если больше взять, то все равно я их растрачу. А деньги мы выручили от продажи коровы. Они и так убывают слишком быстро. Денег у меня не было, но хлеб оставался, так что, подумал я, перебьюсь до понедельника. Потом прихвачу у кого-нибудь в долг и дотяну до субботы.

Я решил пойти в библиотеку, чтобы взять томик Коста Хетагурова. Принес книгу и улегся поудобнее на кровати. Только я развернул книгу, как оттуда выпала новенькая двадцатипятирублевая бумажка.

Я не поверил своим глазам. Даже посмотрел на потолок: может, оттуда ее кто-нибудь кинул?