На берегу Уршдона

Я взял хрустящую бумажку, посмотрел на свет, как это иногда делают продавцы в магазинах, и, убедившись, что деньги настоящие, решил пойти в библиотеку. Нана не зря, бывало, говорила, что хромой перепелке кормиться и ветер помогает. Спасибо писателю, даже и после смерти он оказывает людям помощь.

Наверное, хозяин ищет деньги сейчас где-нибудь в другом месте? Не хочу я, чтобы меня кто-нибудь проклинал. Лучше скажу библиотекарше, может быть, и хозяин отыщется.

Но библиотекарша сказала, что книга получена недавно и еще никто ее не брал. Вот так номер!

Ну и отлично, решил я. Раз хозяина у денег нет, я быстро найду им применение. И направился в четвертую столовую.

Эта та столовая, где летом вместо шницеля я просил дать мне… канцелярию. Удивительно, но женщина, работающая в раздаточной, запомнила меня. Она вовсе и не такая сварливая, как мне тогда показалось, а очень добрая женщина. Я заметил, что полные люди почти всегда доброжелательны.

И она теперь всегда мне улыбается, подавая полную тарелку супа.

Как только я перешагнул порог столовой, моя давняя знакомая тут же улыбнулась. Я сказал «знакомая», а сам даже имени ее не знаю. Надо бы спросить, но как-то неловко.

— Как дела, канцелярия?

— Хотелось бы улучшений, — отвечал я шутливо.

— Сейчас дела улучшатся. Что твоя душа желает? Наверное, котлеты с макаронами?

— Да.

— Тогда почему же ты когда-то попросил у меня канцелярию?

— Я и тогда хотел взять котлеты, а они кончились…

Прав мой друг Темырцы. После обеда он обычно говорит: опять мне захотелось жить. Ведь вот как бывает: у голодного человека от мыслей голова может распухнуть, а поешь плотно, и мысли улетучиваются.

Из столовой я пошел в парк имени Коста Хетагурова. Сегодня писатель меня крепко выручил. Вот я и решил побродить в парке, который назван в его честь.

Тереку было тесно в своих берегах. Удивительная все же особенность у рек. Мчатся они к морю и ночью и днем и всегда отыскивают свой путь. Обрушиваются с горных вершин и устремляются навстречу объятиям морских волн.

Человек мне напоминает реку. Он знает, что, сколько бы ни прожил на свете, наступит предел и его жизни. Но он спешит, не останавливается, все время торопит будущее. А пожалуй, это и хорошо! Младшие приходят на смену старшим. Слава одних доходит до других. Если бы этого не было, жизнь бы, наверное, давно прервалась. Если не будет Терека, если высохнут другие реки, впадающие в Каспий, море превратится в огромную пустыню и безжизненную котловину и такими же пустынными и безжизненными будут земли вокруг Каспия.

Пусть Терек, играя волнами, всегда устремляется к морю. И пусть горные и степные ручьи никогда не дадут ему обмелеть.

Я не был в селе всего две недели, а мне показалось, что прошла вечность. Дорога к дому была мне знакома до мелочей, но теперь степь стала белой, как покрывало. В прошлый мой приезд еще черные борозды проглядывали, подобно уставшим волнам. Теперь снег сгладил их, и редко где проглядывала полоска черной земли. Но там, где виднелась земля, зеленела трава.

Издали я услышал знакомый лай. Ну, предположим, ночью пес узнает меня по звукам шагов, а как все же он чует меня на большом расстоянии? Вот и сейчас, когда я еще не подошел к дому, он примчался мне навстречу.

Я остановился у дома, будто никогда его не видел. Обычный дом, но знаком он мне и дорог с детства.

Однажды в детстве я прочитал сказку о том, как хорошо было ежу в гостях, угощали его и обхаживали, а он стремился домой. Уговаривал ежа приятель, погости, мол, еще немного, отдохни, но все было напрасно. И так рвался еж домой, что приятель решил своими глазами увидеть, что это за дом такой у ежа. Долго бежал еж, приятель еле поспевал за ним. Наконец, остановился еж возле какого-то колючего куста и воскликнул: «Вот мой дом!..» И с блаженством улегся на сухих листьях.

Наверное, и я похож на того ежа. Признаться, наш крытый домик мне больше по душе, чем многоэтажные дома в городе.

Утром я проснулся раньше своих сестер и решил выгнать скотину. Вчера сестры поздно легли, так пусть хоть отоспятся. Иду по улице, а каждый встречный принимается меня расспрашивать, да еще самым подробным образом. И чувствую я, что сельчане искренне рады мне. Потому каждому рассказываю об институте, о городе. Есть, правда, у меня одна небольшая тайна, но о ней я молчу. Вряд ли она доставит кому-нибудь радость. Дело в том, что раньше в институте надо было учиться четыре года, а теперь прибавили еще один курс. Как же я об этом скажу? Четыре года и без того большой срок, а если год прибавить, все будут огорчены.

Давно я не выгонял скот, но помнил место сбора. Бывало, каждое утро я только и слышал: «Ну-ка, гони телку к дому Фонная!»

Фоннай — это имя моего односельчанина. Напротив их дома был пустырь. Туда-то, едва начиналось утро, люди, покрикивая, начинали гнать скотину. Почему-то скот пригоняли женщины, и потом многие из них так и оставались посудачить у дома. Казалось, не было конца их разговорам да пересудам. Бывало, и солнце уже высоко, а они все еще языками чешут.