На безымянной высоте

Какое-то время идем молча. В этой части города очень заметны следы недавнего боя. Еще не развеялся горьковатый смрад пороха и пожарищ. На улице груды битого кирпича, черепицы, обломанные ветки деревьев, раздавленная немецкая полевая кухня… Вон там разрушена фасадная стена двухэтажного домика. Теперь квартиры видны как бы в разрезе, как это бывает на сцене в театре. На втором этаже, под глухой стенкой одной из комнат поблескивает никелированная спинка кровати, а на переднем плане виднеется коричневый столик на трех точеных ножках. Справа от него сереет прибитая пылью детская кроватка. Даже плетеная сетка на ней, кажется, не порвалась.

— Видно, отвалило стену взрывной волной, — посматриваю на Байрачного, но его внимание уже привлек подбитый «тигр», которым теперь завладели подростки.

— Еще вчера это страшилище наводило ужас на людей, а сегодня, видишь, дети играют возле него в жмурки. Оно теперь металлолом, хлам…

Когда меня назначили командиром подразделения, в первое время все бойцы в своих серых шинелях казались мне похожими друг на друга. Вскоре, правда, я стал различать их и по лицам, и по голосу, и даже по манере ходить или держаться. Это все внешние отличия, внешние признаки личности. А внутри они оставались для меня тайнами… Но после первого же боя, после атаки эти тайны открылись. Не только я, каждый увидел, кто чего стоит. Состоялась, так сказать, переоценка ценностей. Мое мнение о большинстве воинов не изменилось. Правда, между подбитым «тигром» и тем, о чем мы говорим, кажется, никакой аналогии нет, но переоценка ценностей на войне — дело мгновенное… Оглянулся.

— Это ж где-то недалеко отсюда живет Стефа, — снова заговорил Байрачный, когда мы свернули. — Тебе Саша не сказал номер дома? — посмотрел на меня.

— Нет, — отвечаю. — Надеялся же, даже хвастал, что сам будет приветствовать ее, подъехав на своей «Гвардии» к крыльцу…

— Да, хвастался, — вздыхает ротный. — Счастье было так близко… И вот тебе. Эх, Саша, Саша…

— Наверное, ребята из его экипажа знают ее адрес. Так уж как-нибудь сообщат о том, что произошло… Хоть будет знать, где похоронен милый…

— А стоит ли? — Байрачный задерживает на мне свой взгляд. — Опечалится на всю жизнь — только и всего.

— Если не теперь, то позднее узнает обо всем. Ведь здесь, надеюсь, о Саше не забудут.

— И я думаю, что не забудут, — с уверенностью отзывается Байрачный. — Но торопиться с печальной вестью не стоит, тем более что ходить по городу еще очень опасно. А она, Стефа, узнав обо всем, не усидит, побежит на поиски тех, от кого можно услышать о нем все, что ее интересует. Так поступила бы каждая на ее месте.

От автоматчиков Унечской бригады узнаем, что в городе кроме Уральского танкового корпуса уже есть пехотинцы и артиллеристы 60-й армии.

— Выходит, не исключена возможность встречи с тем майором, что «опекал» Тамару, — криво улыбается Байрачный. — А мне такая встреча ни к чему.

— Так он же штабист, — говорю. — Сюда и носа не сунет… Возможно, и мы здесь долго не засидимся.

— Если все так будут воевать, как мои архаровцы, — гордо отзывается ротный, — то к утру здесь и духу не будет от немчуры…

«Самовлюбленный хвастун», — чуть не выскочило у меня. Но сдержался. И уже нарочито равнодушно:

— Что-то я до сих пор не слышал, чтобы Походько или комбриг восхищались нашими действиями…

— Еще услышишь! — почти выкрикивает ротный. — Хорошее дело всегда кто-нибудь заметит.

X

Наверное, за всю многовековую историю Львов не видел еще такого многолюдья, как в день освобождения. Площади, улицы, скверы, переулки были до предела заполнены военными в вылинявших, пропитанных солью гимнастерках и празднично одетыми львовянами. Шум, крики, объятия, приветствия. Где-то поет веселая гармошка, а с другой стороны, приглушенный расстоянием, доносится бравурный марш. Его исполняет духовой оркестр слаженно, вдохновенно. Сквозь бурлящую толпу, хоть и медленно, но не останавливаясь, идут на запад войска фронта, идут колоннами: танки, мотопехота, бронетранспортеры, «катюши», тягачи с тяжелыми пушками на прицепах, автоцистерны, полевые кухни, армейские повозки, в которые впряжены трофейные ломовики. На повозки наступает колонна тупоносых самоходок, а дальше снова виднеются автомашины с тентами на кузовах.

— Видать, этому параду и конца не будет. — Байрачный поднимается на носки, может быть, надеясь увидеть хвост колонны. Затем энергично машет рукой: — Давайте прорываться через поток. — И, пригнувшись, юркает под самыми мордами буланых ломовиков на противоположную сторону неширокой площади. Мы — за ним.

Поднявшись на горку, оглядываемся на Высокий Замок. Это был последний бастион гитлеровцев во Львове, последний очаг сопротивления обреченных…