На безымянной высоте

Гулько облегченно вздохнул, как будто сбросив с плеч тяжелый груз, и стал править трофейную бритву о зацепленный за крючок ремень, чтобы уже не спеша, тщательно побриться…

* * *

Бронетранспортеры с первой ротой автоматчиков подоспели к фольварку, как говорят, к шапочному разбору.

— Если бы не пехотинцы, — хвалился потом Губа, — немчура сделала бы из нас копченый окорок.

— Какой из тебя к черту окорок, — загудел Грищенко, — хотя бы за чехонь сошел…

— Не мешай! — кривится от боли Николай и, чтобы я слушал только его, подпирает замотанную бинтами голову неповрежденной рукой.

Теперь, лежа на боку на зеленой траве, я вижу бледное лицо Губы, распахнутую гимнастерку, из-под которой виднеется белая с грязноватыми пятнами повязка. Показывая на нее глазами, замечаю:

— А тебя, друг, здорово изрешетило.

— Ага, — соглашается Николай. — Да и у тебя не меньше отметин… Если бы не он, — кивнул головой на Григория Грищенко, — затянул тебя полуживого в подвал, ты давно бы уже отдал богу душу. Тебе так раскроило осколком и шею и плечо, что кровь лила как из ведра… Еле-еле мы вместе перевязали…

Николай замолчал, достал фляжку, угостил меня теплой, но удивительно вкусной водой, сам напился.

Неподалеку от нас фыркнули кони, заскрипел несмазанный воз.

Николай скосил в ту сторону глаза, потом снова перевел на меня, продолжая не спеша, чуть заикаясь, рассказывать:

— Правда, немцы предлагали нам «спасение». Если, мол, мы не будем стрелять, то они расчистят заваленный вход в подвал и возьмут нас в плен…

«А не хочешь ли ты сесть голой задницей на нашего хортицкого ежа?!» — ответили мы врагу крепкими словами из письма запорожцев турецкому султану… А Грищенко, просунув в одну из щелей дуло автомата, дал по ним очередь…

Получив отказ, они решили либо выкурить нас из каменного мешка, либо задушить в нем. Набросали обломков досок и разных палок на заваленный вход и зажгли. Хотя мы, закупоренные в каменном мешке, полуживые, уже не представляли для них опасности, однако они не хотели нас оставить. Действовал, возможно, охотничий азарт: добить, уничтожить подранков…

— Не охотничий, а хищнический, кровожадный…

Губа согласно кивает головой и продолжает:

— Едкий дым сквозь щели проник в подвал, где и без того нечем было дышать… Вот тогда, Юра, и ты, закашлявшись, пришел в себя. «На издевательства и пытки к врагу не пойдем», — сказал Байрачный и попросил у Грищенко пистолет. Тот, ни слова не говоря, отдал… Мы тоже проверили: есть ли хотя бы по одному патрону в патронниках… Но умирать очень не хотелось… Уже остался один шаг до границы. Да и до победы недалеко… А в глубине души теплилась надежда на спасение. И, как видишь, недаром…

Байрачного, Чопика и водителя Уварова, которые чувствовали себя хуже всех, сразу же отправили на военной подводе в ближайший медпункт. А мы вот лежит, ждем, когда появится какой-нибудь транспорт.

Губа долго молчит, потом откликается снова:

— Даже не верится, что мы были так близко к гибели. Если бы не подоспела пехота, задохнулись бы, скончались бы в страшных муках. Бесславно…

— Почему же бесславно? — удивляется Спивак. — Умереть, не сдавшись в плен, погибнуть непобежденными — это настоящий героизм. На такое способен не каждый.

Топот конских подков, бренчание сбруи отвлекли внимание Николая от Спивака. Две подводы остановились неподалеку от нас. Широко, но неторопливо ступая, подошел к нашему бивуаку коренастый мускулистый старший сержант Нещадимов.

— Вот никак не надеялся повстречать на этих развалинах своих приятелей. — На его широком, круглом, как арбуз, лице — добродушная улыбка. — Встретился с Байрачным, когда его, израненного, везли на повозке, и он сказал мне, где вас искать… Здорово же вам, видно, досталось…

Он позвал своих ребят, чтобы они помогли нам взобраться на повозки. А сам взял на руки Николая Губу и осторожно, как ребенка, положил на устланную пахучим сеном повозку. Когда мы уже выезжали из разрушенного дотла фольварка, увидели наши «тридцатьчетверки» и бронетранспортеры, которые подымались по крутому подъему нам навстречу. Поравнявшись с нашими возами, они остановились. Из них высыпали автоматчики первой роты, среди которых была и Тамара. Бросившись к нам, бойцы окружили повозки плотным кольцом. Ни возгласов удивления, ни пустых вопросов. Лишь начальник штаба батальона старший лейтенант Покрищак негромко и мрачновато то ли спрашивал, то ли утверждал:

— Вот и все, что осталось от двух взводов Байрачного…

— Не все, — вставил Губа. — Еще есть Байрачный и Чопик. Их, вместе с танкистом Уваровым, повезли раньше в ближайший медпункт.

— Рота, считай, погибла, зато бригада спасена, — отозвался лейтенант Расторгуев.

Тамара спросила разрешения у Покрищака навестить Байрачного. Он ответил утвердительно, но приказал, чтобы она сегодня же догнала наш батальон.

— Бригада — только что передали по рации — уже выступила из Самбора на Мостиску, а там — на Перемышль. Будем освобождать Польшу. — Покрищак окинул взглядом присутствующих. — Нет, еще не конец войне, еще повоюем за пределами Родины, поможем братьям-полякам обрести свободу.