На безымянной высоте

— Глупости! — горячо возразил комбриг. Белобрысое, продолговатое его лицо покраснело от прилива возмущения, даже гнева. — Что вы знаете о сорок первом? Назовите мне хотя бы одного командира батальона или полка, по вине которого был проигран бой? Молчите?.. То-то и оно, что отступать — это еще не значит проиграть схватку или баталию… Да и отступали часто не по собственной вине, обстоятельства высшего порядка — не тактического, а стратегического — вынуждали это делать… А вы: «Сорок первый, сорок первый!..» Тогда тоже было не меньше героев, чем сейчас, не меньше подвигов… — Полковник перевел дыхание и уже тише и спокойнее добавил: — Меня застала война здесь, на Львовщине. Стояли мы недалеко от границы. Я командовал тогда танковым батальоном. Было у меня немало таких Байрачных и среди ротных, и среди командиров взводов. Шли под разрывы снарядов, под взрывы бомб, только бы выручить своего товарища из беды… И не бежали от врага, словно трусливые зайцы от охотника, как кое-кто теперь считает, нет. Бились за каждый клочок земли. А если и отступали, то не по своей вине, да и отступали с боем… А вот Байрачный пишет, что у него плохие дела, что второй роты, считайте, нет… «Поэтому прошу вас, — цитирует комбриг, — уволить меня с должности командира роты и ходатайствовать перед высшим начальством о разжаловании в рядовые». Видите, как самокритично и требовательно оценивают своя поступки настоящие люди… Кстати, где он сейчас, где его рота? — полковник строго глянул на капитана.

Тот виновато пожал плечами.

— Разыщите Байрачного немедленно и дайте знать мне, где он и что с ним и с его ротой? Буду в первом танковом батальоне. Выполняйте. — Комбриг надел фуражку, застегнул ворот кителя и стремительно вышел из помещения.

II

Гвардии старший лейтенант Роман Байрачный догнал нашу танковую бригаду, когда мы остановились на отдых в небольшом бору, что раскинулся неподалеку от дороги. Догнал на попутной автомашине, которая везла боеприпасы артиллеристам на передовую.

Автоматчики и пулеметчики, полураздетые, радуясь весеннему солнцу, чистили оружие. Увидев Байрачного еще издали, бросили все и начали обуваться да натягивать гимнастерки: хотелось встретить своего командира по форме, как положено.

Весело поблескивая цыганскими глазами, Байрачный здоровался крепким пожатием руки с командирами и бойцами, которые обступили его тесным кольцом. Поздравили его с возвращением, с присвоением ему очередного воинского звания.

На Байрачном новенькая шерстяная гимнастерка, плотно облегающая широкую грудь и мускулистые плечи; новая скрипучая тугая портупея.

— Вот поблаженствовал три недели на госпитальной кровати, затянуло рану — да и к своим… Соскучился я по вас, архаровцы! — толкнул он старшину Гаршина в бок и засмеялся.

— Мы госпитальной роскоши не обещаем, — отозвался тот хрипловатым, как всегда, голосом. — Зато скучать не придется.

— Гарантируем! — подбросил словечко Петя Чопик-одессит. — Это же у нас кто-то сказал, что воевать весело, только бы не убивало…

Байрачный нахмурился, отрицательно покачал головой:

— Ничего веселого не вижу. — Потянулся правой рукой в карман брюк за папиросами. — Еще три недели тому назад, в Ромашовке, была у меня, считай, целая рота… А что осталось? — Он окинул потухшими черными глазами присутствующих.

Наступило молчание. Каждый отводил от Байрачного немного смущенный взгляд, каждый чувствовал себя так, будто сам виноват в том, что рота обескровлена, что нет среди присутствующих Червякова-старшего, Можухина, Вичканова и еще многих боевых собратьев. Никому, видно, и в голову не приходило, что в это время угрызения совести донимали самого Байрачного больше, чем кого-либо другого. В душе корил себя за то, что так по-глупому был ранен в том лесу под Ромашовкой. Да разве угадаешь в бою, где тебя надет пуля?.. Если бы не выбыл тогда из роты, возможно, потери были бы значительно меньше…

Гнетущее молчание нарушил Николай Губа:

— Товарищ гвардии старший лейтенант, а как там, в тылу, уже сеют? Весна же в полной силе…

Мне вспомнилось когда-то слышанное: где бы ни был и чем бы ни занимался, а настоящий хлебороб всегда думает о своем…

Байрачный, видно все еще размышляя о потерях в роте, не торопясь ответил:

— Сеют, товарищ Губа, сеют… Когда есть что и есть чем…

Затем захотел осмотреть свое хозяйство. Его сопровождали командиры взводов и старшина Гаршин.

В обед, возвращаясь из штаба батальона, Байрачный позвал меня:

— Что ж, Стародуб, выходит, нам снова из огня да в полымя. Снова в наступление… — Сорвал веточку явора и стал отрывать губами клейкие листочки. — Горькие, но приятные…

— А вы надеялись, что бригада будет отдыхать? — интересуюсь.

— Да нет, — сплюнул листочек. — Просто хотелось, чтобы эта стоянка была более продолжительной…

Посматриваю на него вопросительно.