На безымянной высоте

— Видишь, Юра, — понизил голос Байрачный. — Находясь в госпитале, я залечил одну рану, а получил другую. Вот здесь, — он дотронулся веточкой до груди. — Это произошло так неожиданно, даже самому удивительно… Не искал этого, не ждал… А вот встретил ее и почувствовал, что втрескался по самую завязку… Ты не улыбайся, — глянул он на меня горячими глазами. — Я, друг, не шучу…

— Так при чем же здесь продолжительность нашей стоянки? — прячу усмешку.

— Чудак! Ты, вижу, в этих делах не соображаешь… Просто соскучился по ней, по Тамаре, и хочется ее проведать. Очень хочется… Если бы можно было ей уйти из госпиталя — забрал бы к себе немедленно.

— А как на это посмотрят комбат Походько или комбриг?

Но Байрачный не успел ответить: прозвучала команда «Сбор!».

Вот уже несколько дней мы стоим в обороне. Для танковой части, которая привыкла к стремительным маршам, к маневренным действиям, такая форма ведения боя очень утомительна. Но нас немного утешает то, что «сидение» в окопах не беспрерывное.

Комбриг Фомич приказал сделать так: одна половина батальона в обороне, а другая на учении, через неделю они меняются местами.

В бригаду прибыло пополнение. В основном это люди из освобожденных от немецко-фашистской оккупации городов и сел.

Участок нашей обороны проходил в предгорьях Карпат, километрах в десяти к западу от Коломыи. Когда мы впервые туда попали, были приятно удивлены тем, что он так хорошо оборудован: среди буйных, сочных трав, что доходили до пояса, были замаскированы блиндажи в два-три наката, окопы с прочно укрепленными стенками, глубокие траншеи, ниши для боеприпасов.

В первый же день мы узнали от своих соседей справа — пехотинцев, что противник не атакует. Но, занимая господствующую высоту, он днем ведет автоматно-пулеметный огонь по нашему переднему краю, а из дальнобойных орудий обстреливает шоссейную дорогу, ведущую в Коломыю с Надвирной, и саму Коломыю, где расположены их (а теперь и наши) тылы.

— Если бы спихнуть его с этой высоты в долину, — говорит один из наших соседей, молоденький сержант Нещадимов, — мы бы улучшили свои позиции, да и тылам, что в Коломые, и ее жителям было бы спокойнее…

Смотрю на этого бравого, совсем юного Нещадимова, наверное, вчерашнего десятиклассника, который мне понравился своей опрятностью, военной выправкой и умением по-командирски мыслить, и думаю, что хорошо было бы перетянуть его в нашу роту. Он, безусловно, поправился бы Байрачному.

Наверное, и командование соседней воинской части рассуждало относительно противника примерно так же, как и сержант Нещадимов.

Когда уже совсем стемнело, подходит ко мне своей энергичной походкой комроты Байрачный:

— Ты, Стародуб, — я заметил в его всегда живых глазах то ли тревогу, то ли озабоченность, — передай командирам взводов, чтобы все автоматчики были на местах! — Он по военной привычке повернулся через левое плечо и, ничего не объясняя, зашагал на КП соседей…

Ночную тишину переднего края иногда нарушают короткие автоматные очереди, будто кто-то бросает полную горсть кремней на дно пустой кадки. Басовито вторят им вражеские пулеметы. Наша сторона молчит… В кратковременное затишье пронеслось по траншее тихое и властное:

— Приготовиться к атаке!

— Приготовиться!

— Ничего лишнего не брать, слышишь, Стародуб? Прикажи своим! — обращается ко мне Байрачный, стоя над моим окопом. — Оставь одного бойца для охраны вещей. Никакого шума, никаких выкриков! Гнать врага до второй линии обороны… А там будет видно…

— Примерно так, как сейчас на дворе…

— А что тебя беспокоит?

— Удивляюсь. Без артподготовки, без танков… У него же там пулеметные гнезда… Подпустит нас до половины нейтралки, а потом чесанет раз-другой, да и все. Разве так не бывало?..

— Атакуем не мы, атакует наш правый сосед — пехотинцы. Мы лишь поддерживаем, прикрываем его левый фланг, чтобы немец не зашел с тыла. Я тоже долго думал над этим. Колебался… Но если сосед атакует, то не поддержать его мы не можем. Ведь взаимовыручка и взаимоподдержка — святой закон фронтовой жизни. Пренебрегать им — преступление!

— А рисковать людьми — не преступление? — еле-еле сдерживаю нарастающий протест против этой, как мне кажется, ночной «авантюры».

— На войне без этого не обойтись… Но в данном случае мы ничем не рискуем! Я сам пойду впереди атакующих. Конечно, какая-нибудь случайность не исключена… — Байрачный немного помолчал и, видно, заметив, что я не полностью согласен с ним, пояснил: — Мы будем держаться нашего правого соседа, как последние птицы в журавлином клине…

Я не успел ничего ответить.

— А теперь, Стародуб, выполняй приказ! — добавил уже командирским тоном Байрачный и зашуршал плащ-палаткой вдоль траншеи.

Снова затишье. Тревожное ожидание замедляет течение времени. Левее нас, где линия обороны полудугой выгнулась вперед на пригорок, время от времени падают яркими звездами осветительные ракеты. В их бледном сиянии и деревья и кусты кажутся фантастически призрачными, будто принесенными сюда с других планет…

— Сколько уже на твоих трофейных? — спрашиваю у Губы.

— Без двадцати час, — отвечает Николай, что-то жуя.