На бобровых тонях

И надо же, именно в эту минуту далеко на линии показался отец. Он возвращался из своей засады. Зайцы посидели еще несколько минут спокойно. Но вот заяц насторожился, тревожно поднял уши — и прыг-скок с линии в кустарник! Следом за ним и зайчиха.

Покинул и я свое укрытие, вышел на тропинку.

— Ну и что? — спрашивает отец как раз с того места, где только что были зайцы. — Проворонил?! — Он пристально вглядывается себе под ноги. — Эх, разиня! Прошла, выходит, волчица — роса сбита. — Потом заметил на песке, который желтел на одной стороне тропки, заячьи следы и разочарованно сказал: — Заяц пробежал… А я уж думал — она…

— Зайцы! Их два было! — подтвердил я.

— Так близко? И не стрелял, удержался?

— А что? — Я насторожился: «Неужто что-либо не так и он забранит меня?»

— А то, что я правильный выбор сделал… — Я не понимаю его. Он тут же разъясняет: — Ого, если бы этих зайцев да увидал кто-нибудь из наших деревенских — ни за что не усидел бы вот так, как ты тут, пальнул бы. Обязательно пальнул! Ясно?

— А-а… — И я радуюсь, что отец меня понял, что он на моей стороне. — А выбор-то при чем тут?

— Выбор? Помнишь, мы ходили на лису?

— Помню.

— Так вот. Тогда я все думал, кого из вас начать приучать себе в помощники, так сказать, своей левой рукой сделать… Ну, дал я вам обоим выстрелить…

— В дощечку стреляли. И я семь дробинок загнал!

— Вот-вот! А почему ты загнал, а не Женя? Он же старше да и раньше уже стрелял, понимаешь?

— А что? У него, может, патрон холостой был?

— Не-ет, патроны одинаковые были.

— Не понимаю.

— Он, когда нажимал на спуск, жмурился. А ты сразу — щелк! Ты не ждешь выстрела, а он только и думает о нем…

Мы свернули в сторону, и через несколько метров отец остановился.

— Пить не хочешь? — спросил он.

— Ай, криничка… И сруб даже! В лесу, а кто-то ж вот сделал… Чистая вода какая! — дивлюсь я, видя свое отражение в воде.

— Я каждый год ее поправляю, чищу.

— Так это здесь мой дед жил?

— Тут, выходит… Вот на той деляночке огород был. — Отец показал рукой на пролысину впереди нас. — А левее чуть — там хатка стояла, или, как ты говоришь, лесничевка… А где полынь растет — видишь? — хлев был. Я хорошо помню — все стены дробью иссечены… Соберутся, бывало, лесники — и давай пулять: мол, чье ружье кучней бьет. В этом же вот, что у тебя, ружье стволы от нашей старой пистонки. И видишь, какие еще стволы! А занесу Никите, пусть подберет под них колодку хорошую да ложу сделает новую — ружье не уступит любому магазинному…

У дядьки моего, Никиты, я кое-когда бывал. Золотые руки у человека! Оружейник что надо — на всю округу. И охотник заядлый.

Эти стволы от дедовой пистонки?.. Мне кажется, что все то, про что рассказывает отец и что связано с моим дедом Андреем, было давным-давно. И какие уж там стволы могли уцелеть в такое бурное время! Но уцелели же вот. Недавно отец принес для меня это переделанное из пистонки ружье — валялось оно за печкой у Адамовича.

— Не поехал бы он в Сибирь, дед твой, разве мы не ходили б с ним на охоту?.. Все тогда наши выбрались — один я и остался. Марша, правда, вернулась обратно, замуж тут вышла и застряла в Тросливке, так как Захар ее там жил. Никита тоже вскоре вернулся и, кажется, твердо окопался в Бакове — место ему очень по душе пришлось: Сож под боком, луг, лес… Теперь уже сидит не рыпается. Речка, знаешь, великое дело!.. Оно, может, и тут место хорошее, у нас, но вода далековато. А это уж не по мне без воды. Уехал бы и я куда-нибудь к реке, на бережок, да где ни был, а лучшего уголка, чем тут, так и не нашел. Перед войной надумали уже выбираться в Славгород, но не успели… Что ж, пусть и нет речки поблизости, но все равно мы не сидим без дела. Всех зверей как на привязи держим — и сухопутных и водяных…

Отец любит шутить, и я понимаю его: без шутки, может, и нельзя. Она снимает с души налет будничности, украшает ее улыбкой и, наверное, воодушевляет даже на что-то возвышенное, верное.

— А дед еще и на Усохе жил? — спрашиваю у отца.

— Хату там купил и переехал из лесу. А потом уже, как стали землю давать, в Ходорове огнездовался. Пятистенку выстроил ладную — семейка ж дай бог какая! Да и дети выросли — Филипп, Никита, я… Конечно, не один он махал топором. И только бы, кажется, жить да радоваться, а тут на ту беду мама померла… Вот и перевернулось все…

Я услышал от отца рассказ про моего деда Андрея Парфеновича, который после похорон бабушки моей, Марьи Акимовны, прожил в одиночестве совсем мало. Как-то однажды, позавтракав, он куда-то ушел. Домой воротился только через неделю, поздно вечером. И не один — привел из далекой залесной деревеньки себе в жены костлявую Арину, которая к этому времени похоронила уже второго мужа. И вот Арине выпала новая радость — старый Андрей стал ее третьим…

Новая метла по-новому метет. И это правда. Арина-мачеха не только «мела». И не только постукивала ухватом возле печки, нет! Вскоре кочерга ее смело гуляла по спинам невесток, по рукам падчериц Христины и Лизаветы, по стегнам пасынков Герасима и меньшого, Павлика, — все они жили при отце.