На болотной стежке

- Я же вам маслица принесу, - льстиво уговаривала Алена. - У мамы еще коровка осталась...

- Что ты говоришь - какое маслице! Тут на виселице можно оказаться, а ты маслице! - рассердилась она, тем давая понять, что говорить больше не будет. Но, когда Алена заплакала снова, сказала, смягчаясь:

- Ладно, иди и успокойся. Плачем не поможешь...

- Так вы согласны? - с последней надеждой спросила Алена уже с порога, но учительница не ответила.

Когда женщина ушла, она еще постояла в сенях, раздумывая, что же в конце концов сделать. Потом из хаты послышался голос Владика:

- Мама, а кто это приходил?

- Да это тетка Алена. Ты спи, сынок, все хорошо. - Она сказала это спокойно, но мальчишечья душа почувствовала, что не все хорошо у матери, и сын постоял у порога, дожидаясь, пока она не вошла в хату. В постели поправила на нем кожушок, подвернула края под плечи. - Спи, сынок, - сказала совсем спокойно, а сама подумала: несчастный сынишка, безотцовщина с пятилетнего возраста, как тебе перерасти это время?

- А я думал, что партизаны, - засыпая, разочарованно проговорил Владик.

- Зачем тебе партизаны? - слегка удивилась мать.

- А чтоб немцев воевать.

- Еще навоюешься, - холодно сказала она. - Войны на всех хватит.

Малыш скоро уснул, разочарованный тем, что не встретил партизан, а она все сидела на лавке, думала. В запечье не спала, как всегда сухо покашливала свекровь. Она почти уже ни с кем в деревне не разговаривала - ушла в свои переживания, свое прошлое, которое у нее выдалось - не дай бог никому. Из некогда большого крестьянского рода на старости лет осталась последней - все члены ее семьи и родня попропадали в ту войну, революцию, после нее, во время классовой борьбы и коллективизации. Едва ли не последней ее надеждой и опорой в старости оставался младший сын Афанасий - учитель, отец Владика, но и его не стало пять лет назад. Теперь у нее только внук Владя, которого нечем кормить, потому что коровку в начале осени увели в лес - партизанам на пропитание. А как малому на постном, без молока?

Учительница старалась думать о чем угодно, но не о приходе Алены, да напрасно. Встревоженный плач этой женщины продолжал будоражить ее сознание, и учительница сидела в темноте, думала. Ну что делать? Жаль было Алену с ее детьми, жаль своего Владика, наконец, жалко и себя тоже. Ну что это за доля такая, почему она, словно чахотка или рак, бередит ей душу, ни дня не давая покоя?

Черт бы их взял, этих партизан, сердито думала учительница, и что они привязались к этому мосту? Или нету им других мостов, больших, на шоссейных дорогах, где днем и ночью идут машины, везут оружие, войска? Что им этот их большак, по которому если за день проедет какая-нибудь пара машин? В большинстве ездят местные - возят на базар картошку, дрова из леса или по какому-то хозяйственному делу в местечко и обратно. Или у них там важный стратегический расчет, недоступный для понимания здешней женщины, издрожавшейся за ночь от страха перед грозной ответственностью?

Она и сама немало натерпелась, когда на прошлой неделе отбывала свою очередь у моста, озябла, переволновалась, едва дождалась утра. Но ей повезло, в ее очередь никто на мост не пришел, а вот теперь может быть хуже. Не повезло Алене... Да и что может сделать Алена, когда те придут? Разве что станет кричать? Но на крик по теперешнему времени есть простое средство - винтовка. А завтра нагрянет полиция, немцы из гарнизона, возьмут заложников да еще повесят, как в Залужье - семь человек за телефонную линию, которую спилили совсем не залужане, говорили, парни из соседней деревни Гузы. Теперь не то время, чтобы разбираться, убивают всех без разбора, ради страха, который одинаково владеет всеми - партизанами и немцами.

Она еще не осознала, что сделает, но уже определенная потребность овладевала ею. Неотступная, словно страсть, она вынуждала ее к чему-то конкретному, и учительница поднялась с табуретки. Владик не просыпался, и она не стала его беспокоить - как была, без ватника, в башмаках на босую ногу, вышла во двор.