На болотной стежке

- Смотри, какая жалостливая. Людей стало жалко! А нам что - не жалко? Мы что - не за людей кровь проливаем? Не за советскую власть? Или ты против советской власти?

- Я не против, - не сразу сказала она, стараясь что-то понять в логике его путаных мыслей. Она уже поняла, что прибежала сюда напрасно.

Этот в фуражке, над козырьком которой то и дело поблескивала красная звездочка, судя по всему, действительно был тут главным, наверное из окруженцев. Либо присланный с Большой земли, как они иногда говорили. Во всяком случае она почувствовала, что ничего хорошего от него не дождется. Но лицо его соседа-блондина показалось ей даже знакомым, хотя она и не могла вспомнить, где видела его. Наверно, до войны где-то. Возможно, в местечке.

- Я знаю ее, - вдруг тихо сказал блондин, обращаясь к главному. - Это учительница, до войны работала в местечке.

- Тем лучше, должна быть сознательной. И нам пособить. А не защищать немцев.

Такого поворота в разговоре она не ожидала.

- Я не защищаю немцев. Но подумайте о людях, - начиная волноваться, сказала она.

- Каких людях?

Глаза партизана засветились гневом, он ждал, и она, не сдержавшись, ответила с вызовом:

- Здешних. Деревенцев. Баб да ребят. Подумайте, что их ожидает. После того, как вы взорвете этот злополучный мостик!

Наверно, не так ее слова, как то нервное напряжение, с каким они были сказаны, произвело свое впечатление. Партизаны угрюмо молчали. Главный задумчиво вперился в стол, перебирая толстыми пальцами выщербленную вилку. Он с явным усилием что-то решал.

- Ну вот, - наконец внешне спокойно сказал он. - Операция срывается.

- Когда уже бабы обо всем треплются, - договорил кто-то за столом.

- Тогда и в полиции, может, обо всем знают? - вопросительно вытаращился на нее главный.

- Наверно же знают, - молодым тонким голосом подсказал кто-то сбоку. - Не впервые: что в Подлесье делается, сразу в местечке известно. В полиции также.

Главный поднял на нее тяжелый озабоченный взгляд.

- Это правда?

- Не знаю. Я с полицией дела не имею.

- А с кем имеешь? Может, с партизанами имеешь?

Прежде чем ответить, она немного подумала.

- Не рвусь иметь и с партизанами. Я сама по себе.

За столом опять все умолкли, потом ее блондинистый знакомец, слегка наклонившись к соседу, что-то шепнул.

- Ну, понятно, - сказал тот и с решимостью ударил ладонью по столу. - А с этой пускай Орел разбирается.

Он сказал это как о деле окончательно решенном, но за столом и в углу под образами, где кто-то сидел в полумраке, никто особенно не зашевелился наверно, все ждали, что будет дальше. Слова партизанского командира, однако, не сразу, как-то замедленно доходили до ее сознания. Она все не могла сообразить, что ей делать. Или они отпускают ее, или нет? Или ей следовало самой повернуться и уйти? Но то, что операция отменяется, ей понравилось. На какое только время? Или, может быть, они это нарочно, для маскировки. Или взаправду?

Но как они поступят с нею?

Склонившись над столом, они, втроем или вчетвером, недолго посоветовались. Блондин с мягкими, рассыпавшимися на голове волосами что-то возразил, главный выругался; кто-то загадочно произнес: "Не здесь и не сейчас", и они быстро договорились. Начали вылезать из-за стола, разбирать какое-то имущество, оружие.

- А Нюрку? - спросил один, когда они густо затопали по полу, направляясь к выходу. Главный от порога бросил с намеком:

- Нюрку ты уж сам...

Она мало что поняла из их туманных слов и намеков и думала только, как ей отсюда выбраться. С каким-то Орлом ей совсем не хотелось встречаться, и она подумала, что, может, это к ней не относится. Но, по-видимому, отнеслось.

- Ну, марш! - негромко скомандовал один, высокий и поджарый, с каким-то болезненно белым даже в хатней темноте лицом. - На выход!

Человек восемь партизан один за другим направились к двери; она со своим конвоиром выходила последней. Но куда? Уж не расстрелять ли ее они надумали? И что же ей делать? Кричать?

- Нюрка, - окликнула она с порога. - Скажи им...

- Ничего не знаю, ничего не слышала, - донеслось из-за печи. Похоже, Нюрка окончательно сдурела или была сильно пьяной. Больше за нее заступиться тут было некому.

Но во дворе ее еще не расстреляли - вместе со всеми повели за околицу, к кладбищу. Партизаны, хотя и были выпивши, живо передвигались впотьмах. Следом за ней с винтовкой на плече шел тот, белолицый. Уже возле самого кладбища она со всей отчетливостью осознала, что с ней происходит, и остановилась.

- Что? - тотчас остановился и ее конвоир.

- Я никуда не пойду. У меня дома ребенок...

- Она не идет, - тихо, но выразительно сказал кому-то конвоир.

- Что значит - не идет? Не знаешь, что делать, если не идет? - глуховато донеслось из сырых мглистых сумерек.

- Есть, понял. Слышала? - переспросил конвоир и скинул с ремня винтовку.

Она поняла - эти не шутят, и вяло потащилась знакомой песчаной дорожкой прочь от села.

- Шире шаг! - подогнал сзади конвоир, добавив по-немецки: - Шнэль. Шнэль поняла?