На болотной стежке

Видно, деревня уже спала, нигде не слышалось ни звука, не блеснул ни один огонек в окне. Может, и не все уснули, но все и всюду затихли, затаились из опасения, чтобы никто не потревожил, не постучал в окно. И по ночам прихожих хватало, не меньше, чем днем, а то и больше. С низкого неба сыпался мелкий дождик, но ветер был несильный и не очень холодный. Выйдя со двора, учительница в нерешительности остановилась: дальше можно было идти по грязной улице, но она перелезла через изгородь и направилась стежкой. Морковины жили на краю деревни, у леса, рядом с кладбищем. Это были две молодые девки - одна уже с малым, неизвестно от кого нажитым в войну, другая также незамужняя, больная на голову... Должно быть, партизаны забредали к ним не впервые, учительница уже слышала о них бабьи сплетни, хотя и не слишком интересовалась ими. Осторожно приближаясь огородом к их хате, она все прислушивалась - нет, оттуда не доносилось никаких звуков, не было и света в окне. Может, эта Алена что-то напутала, и Морковины давно уже спят? Или она опоздала, партизаны ушли на шоссе. Что ей тогда делать?

Подойдя ближе к черному углу хаты, она все же заметила слабый проблеск света в завешенном окне - значит, сестры не спят. Но было тихо, и она стала осторожно пробираться по грязному двору к сеням, как тут была остановлена близким негромким окриком:

- Стой! Куда?

- Да - сюда, - растерялась учительница, уже поняв, кто ее остановил. На фоне светловатого неба поодаль смутно темнел силуэт человека с направленной на нее винтовкой.

- Я к Нюре, - все еще растерянно проговорила учительница.

- Никакой тебе Нюры! - сказал человек тонким, мальчишечьим голосом. - Руки вверх!

С медлительной неуклюжестью она подняла обе руки, а парень, опустив винтовку, постучал в окно. Занавеска внутри отодвинулась - за стеклом появилось широкое мужское лицо со сдвинутым на голове картузом.

- Что там?

- Да вот - к Нюрке.

- Кто?

- Баба какая-то...

- Вообще мне к вам надо, - вдруг ослабевшим голосом сказала учительница.

Занавеска задвинулась, но вскоре стукнула дверь, и из темных сеней послышалось:

- Одна?

- Одна, - ответил караульщик.

- Давай ее сюда.

Неуверенным шагом она вошла в сени, потом открылась дверь в хату, из которой густо ударило табачным духом вперемешку с самогонной гарью, который так не любила учительница. На столе среди мисок с огурцами и кусками сала горела на перевернутой банке квелая коптилка. В ее мигающем свете видны были потные, обросшие щетиной мужские лица - молодых и не очень партизан - в сырой верхней одежде, ремнях и пряжках, с оружием в руках и за плечами. Все, враз смолкнув в полумраке застолья, из угла и со скамеек у окна уставились на нее нежданную ночную гостью.

- Зачем пришла? - спросил один, облокотившийся о стол напротив - с виду пожилой мужчина в военной шинели и фуражке. Коптилка освещала снизу его черноусое, давно не бритое лицо, шерстистый подбородок. Глаз не было видно, но голос не показался ей строгим, она даже уловила в нем нотки заинтересованности и с деланной бодростью сказала:

- Я чтобы поговорить. С вами...

- Ты кто - здешняя?

- Здешняя, - сказала она.

- Нюрка, а, Нюрка! - обернулся партизан к печи. - А ну, глянь. Говорит, здешняя?

Откуда-то из-за постилки, которой было завешено запечье, выглянуло заспанное или пьяное лицо знакомой ей Нюрки.

- Да здешняя, - с неожиданной неприязнью сказала Нюрка. - Учительница...

- Учительница, значит, - в раздумье произнес партизан. - И чего ты шастаешь ночью? Ночью ходить запрещается - приказ коменданта района. Тебе известно?

Это был поворот разговора в нежелательную для нее сторону, и она даже засомневалась: партизаны ли это? Может, полицаи? Но что-то в ней и заупрямилось из-за этого их начальственного тона в разговоре, который становился похожим на допрос.

- Мне известно. Но и вам же, наверно, известно?

- А мы хер ложили на их приказы. Мы - партизаны! Тебе ясно? - сурово объявил человек, с непонятной остервенелостью уставившись на учительницу. И та подумала, что они хорошо уже выпили - вряд ли чего она добьется. Чтобы скорее закончить то, ради чего она сюда шла, учительница сказала:

- Говорят, вы мост хотите взорвать...

За столом все смолкли. Главный в фуражке вопросительно-тревожно взглянул на сидевшего рядом, интеллигентного с виду мужчину в немецком, со множеством пуговиц кителе. Тот один тут был с непокрытой головой, на которой рассыпались надвое его белокурые волосы. Поискав взглядом еще кого-то за столом и, похоже, не найдя, он спросил у нее:

- Кто говорит?

- Ну, люди говорят. За этот мост ведь деревня отвечает, вы же, наверно, знаете. Вон и Нюрка пусть скажет.

- Я ничего не знаю, ничего не слышала, - донеслось из-за печи.

- А мы ни у кого спрашивать не будем, - твердым басом произнес тот, в фуражке. - Но почему ты прибежала? Мост защищать?

- Я не за мост - за людей. Людей ведь постреляют...

Партизан откинулся за столом, расправил под расстегнутой шинелью не узкую грудь.