На большой реке

— Не выгонят. Мало для тебя общих консультаций — буду в индивидуальном порядке заниматься с тобой. Только захоти! Если решила, я могу переговорить с преподавателями об отсрочке. Они знают, что если я поручился за кого — закон!

И вот уже четвертый предмет из числа «заложенных» должна была завтра сдать Леночка.

Вошел Синицын. Лена сидела в задумчивости, уныло опустив голову.

— Вот те на! — сказал Аркадий. — Оказывается, и Елочка может стать плакучей ивой!

Былая склонность к остротам у него осталась.

На Лену эти его слова, сказанные просто и весело, произвели действие, которого он не ожидал.

— Не напоминай! — как-то страдальчески вырвалось у нее.

— Что не напоминай?

— Ах, ты не знаешь: эти самые слова, что я плакучая ива, она мне сказала.

— Кто она?

— Балерина.

— А-ах, вот как! Ты, значит, все еще не можешь забыть свои мечты о балете?

— Асхат счастливый! Вот исправит ему этот хирург ногу, и поступит он в балетное училище. А мне только и осталось смотреть «Лебединое озеро»...

Синицын особо остро почувствовал любовь к ней. Он давно любил Леночку, но как-то, в силу свойственной ему привычки, что ли, выражал свое чувство уж очень мудрено или шутливо.

Однажды, например, когда она упрекнула его, что из Сочи он ей не написал ни одного письма, а говорил, что дня без нее прожить не может, Аркадий смутился, а потом взял карандаш, черкнул формулу на листке блокнота и подал ей.

— Вот тебе объяснение.

Лена изумленно прочла вслух:

— Не понимаю, что это значит.

— Вспомни.

— Ага! Закон всемирного тяготения Ньютона, — припомнила она. — Ну и что же?

— Вот это и есть... — все более краснея, отвечал Аркадий. — Вспомни, как он звучит, этот закон!

И, видя, что Леночка усиливается вспомнить, он сам подсказал ей:

— Между всякими двумя материальными частицами, — прочел он полушутя-полусерьезно, — действует сила тяготения. Она прямо пропорциональна массам обеих частиц и обратно пропорциональна квадрату расстояния между этими частицами.

— Так! — поняла, наконец, и рассердилась Леночка. — Попросту: с глаз долой — из сердца вон! Чем дальше уехал, тем меньше писем буду писать? Я вот сейчас увеличу тебе квадрат расстояния: убирайся сейчас же и не смей больше подходить!

Он едва вымолил у нее прощение.

Сейчас, взяв Леночку за руку, Аркаша Синицын говорил, утешая ее:

— Леночка! Перестань ты грустить о том, что не могло сбыться! Подумаешь, только и свету в окошке, что балет! Я уверен, если бы ты попала в балетную школу с детства, то из тебя вышла бы прекрасная балерина. Ну, не суждено было стать балериной — будешь отличным гидростроителем. Я так буду стараться для тебя. Ты такая умница. Да мы живо догоним всех. Все хвосты пообрубаем.

— Не буду я гидростроителем.

— Ну, просто строителем. Вот как я, — и Аркаша принялся поэтически расписывать, какое это счастье — строить людям дома, школы, стадионы, детсады и магазины.

— Если бы ты знала, Леночка! Придешь на строительную площадку, когда еще только завозятся материалы, и видишь: груды камня, бревен, цемент, кирпич, какой-то просто хаос! Но вот проходит определенный срок, и уже перед тобой не груды стройматериалов, а стройное, красивое, удобное жилище для множества-множества людей! И все по твоему проекту, по твоим чертежам!

— Я понимаю, — произнесла в раздумье Леночка. — Это счастье! Я всегда любила смотреть, как семьи въезжают в новую, только что отстроенную квартиру. Сколько радости!

— Ну, вот видишь!

Он успокоил, он утешил ее. И до многого договорились они в этот вечер.

— Знаешь, Леночка, — сказал он ей на ухо, понижая голос до шепота, — а дочурку свою, когда она у нас будет, ты уж вовремя отдашь в балетную школу. А назовем мы ее тоже Леночкой. И станет она обязательно знаменитой балериной.

66

Последнюю десятидневку декабря Дементий Зверев дневал и ночевал на «внешней сборочной площадке», где непрерывно, круглосуточно отборные бригады турбинистов, генераторщиков, такелажников вели укрупненную предварительную сборку так называемых «узлов» двух первых агрегатов.

«Площадочка!» — думалось всякий раз Звереву, когда, запрокинув голову так, что приходилось придерживать шапку, всматривался он в гулкую морозную высь этого, по существу, огромного механосборочного цеха. И покачивал головой, словно бы впервые увидавший все это, и долго еще с его лица не исчезал отсвет гордого и восхищенного недоумения перед тем необозримо-многосложным, что творилось окрест, и перед этими людьми в стеганках, в спецовках, вершившими буднично и спокойно свой подвиг.

И непременно каждый раз приходила на память еще недавно — столь недавно! — черневшая тут, над пустынной лощиной, ветряная, с шатровым верхом, обветшалая мельница над желтой ямищей котлована, — некогда самое высокое «строение» во всей котловине над глухим поселком. Где все это?

Огненные хвосты, слепящие ливни крупных искр, с рыхлым треском низвергающиеся оттуда, из железобалочной выси. Зелено-голубые зарницы и сполохи электросварки на стальных, еще не облицованных плитами армоконструкциях стен будущего машинного зала, уходящего к Волге, в снежную, буранную мглу.