На большой реке

Нина Тайминская и Василий Орлов любили друг друга. Их тоже считали женихом и невестой. Но это была чета совсем иная, чем Ваня Упоров и Леночка Шагина. У этих за все время их сдружения, пожалуй, никогда и самой пустячной размолвки не бывало. А у Нины и Василия редкая встреча обходилась без размолвки, грозившей перейти в окончательную ссору, в разрыв.

Странная, какая-то необычная была эта орловская ревность! А впрочем, он и сам впервые так ревновал.

Что греха таить! До встречи с Ниной и Василий Орлов смотрел на любовь с житейской упрощенностью.

Нину Тайминскую он заметил и попытался обнять в первую же их встречу на котловане. Отпор был таков, что Вася Орлов долгонько потирал покрасневшее ухо на глазах у своего помощника и дружка Семена Титова.

Оба смеялись.

— А знаешь, Семен, — своим простоватым говорком, по-уральски усекая слова, признался тогда же Орлов, — не надо было трогать ее: я ведь с первого взгляда, как поднялась она к нам на экскаватор, увидал: от этой добру не быть! А знаешь, рука как-то сама потянулась... Ну что ж! Отныне придется руки по швам.

Так вскоре оно и стало. И вот однажды один из водителей, парень здоровенный и не из робких, как-то подмигнул ему на пробегавшую вдоль котлована Нину Тайминскую и сказал:

— А хороша девка, этот электрик наш, Нинка!.. Подставочки что надо!..

Но взглядом в упор Василий Орлов тотчас же заставил его замолчать.

— Ну, вот так-то... — многозначительно произнес он.

И с тех пор Нина окружена была в котловане особым уважением. А над Орловым стороною шутили: «Ну, попал наш Васенька Орлов на прикол — видать, не сорвется!..»

А у него и срываться давно уже не было охоты. И впервые вместе с любовью пришла ревность.

Не ревновал он ее к тому, к чему обычно ревнуют. Вот в клубе Лощиногорска после какого-либо доклада или лекций, как всегда, танцы и, как всегда, до утра. Первый круг Орлов по заведенному у них обычаю пройдется с Ниной. А потом в читальне уткнется в шахматы, и уж не вытянет она его никак из-за шахматной доски. Первое время Нина сердилась. Несколько раз, когда он играл со своими, она похищала у него с шахматной доски какую-нибудь фигуру «в залог» и возвращала лишь в обмен на новый танец с ним. Он подчинялся. Но она видела, что он страдает от этой помехи в своей любимой игре, как страдал бы, конечно, всякий шахматист, ей стало жалко его, и она оставила его в покое. И Василий ничуть не ревновал, когда, оставляя его за шахматами, она почти без отдыха кружилась и ходила в танце то с тем, то с другим. А уж тут ли, кажется, не приревновать! Напротив, он даже сам иногда подводил к ней либо Семена Титова, либо кого-нибудь другого из товарищей с такой шутливой аттестацией: «Вот тебе, Нина, прославленный король вальсов. А я, уральский медведь, какой я танцор? Я уж вот по-стариковски, в шахматы!..»

Так оно и повелось.

Но зато горе было любому увлекательному лектору, о чем бы он ни читал — о расщеплении атома или о международном положении, — если только Ниночка Тайминская слишком горячо хлопала ему или по дороге домой, в итээровский городок, начинала хвалить лекцию. Дух противоречия немедленно овладевал Орловым, тут вдруг оказывалось, что лекция «так себе», а если Нина все-таки продолжала хвалить, то даже и «идиотская лекция»!

Дело кончалось ссорой.

Так было и сейчас, и Нина Тайминская видела это. Не только она одна. Леночка тоже испытывала горечь и недоумение. И она, как все в котловане, привыкла уважать Орлова, и не только как знатного экскаваторщика, а и как человека. Он мужественный и прямодушный. Никогда не ожидала Лена, что Василий будет груб с человеком куда постарше его, со знаменитым ученым и, наконец, с гостем!..

Она шла, не подымая глаз.

Что же касается Дементия Зверева, то он готов был отколотить Ваську.

Однако ему же удачным поворотом разговора удалось несколько сгладить тяжелое впечатление.

— Вот вы, Дмитрий Павлович, говорили про Ахиллеса. Я много занимаюсь русскими пословицами. Здесь в литературном кружке нашем я даже такое задание дал ребятам: записывать все пословицы и поговорки, какие они услышат на ГЭС...

— Да-да?.. — приготовился слушать Лебедев.

— Но вот я вычитал в одном историческом романе такую пословицу: «Телом хил, зато душою Ахилл!» — это князь говорит. И, признаться, засомневался: могла ли в тринадцатом веке на Руси бытовать такая пословица?

Дмитрий Павлович подумал.

— Да, безусловно могла, — уверенно отвечал он. — Как же? И в более древних памятниках русских Гомер прямо упоминается...

— Дементий Васильевич! — несмело обратилась к корреспонденту Леночка Шагина. — Я вот знаю пословицы о дружбе, о товариществе, а... приведите из пословиц что-нибудь... о смерти... — почти шепотом договорила она.

Зверев лукаво на нее покосился.

— Что это такое с тобой, Аленушка? — добродушным напускным баском проворчал он. — Да ты, случайно, не обмолвилась? Тебе — и вдруг о смерти?!

Она промолчала, наклонив голову. И опять спасительная тень ее широкополой соломенной шляпы закрыла ей лицо.

И тогда прозвучал ясный голос Нины Тайминской:

— О любви!