На большой реке

— Извиняюсь, гражданин, можно полюбопытствовать, что вы там записываете?

Академик вздрогнул от неожиданности. Кровь бросилась ему в лицо. Резкий ответ уже готов был сорваться у него. Но он мгновенно переборол в себе этот порыв.

Спокойно закрыл он книжечку и оборотился к подошедшему.

Это был пожилой смуглый человек, плохо побритый, в серой кепке, в гимнастерке, подпоясанной узким ремешком, и в каких-то броднях.

Лебедев досадовал: пожалуй, пригласит куда-нибудь предъявлять документы и объясняться...

— Видите ли, — сказал он, — вообще говоря, я крайне неохотно и не каждому разрешаю знакомиться с содержанием моих записных книжек: это книжки моей работы. Однако секретного в них ничего нет. И, возможно, у вас есть право... Но позвольте спросить: кто вы такой?

Незнакомец ничуть не обиделся на этот вопрос.

— Да я-то человек простой: лодочник здешний. Моторист. Инвалид... А так все-таки вижу: человек незнакомый, нездешний, стоит, пишет что-то али срисовывает, вроде как план снимает. А у нас на этот счет строго. Думаю, надо спросить! А как же?

Они глянули один другому в глаза, и оба понимающе улыбнулись.

Академик достал свой паспорт, удостоверение Академии наук СССР и показал на обороте соответствующую, уже здесь, по приезде, сделанную отметку.

Спрашивающий был смущен и вместе с тем доволен.

— Ну, простите за беспокойство, товарищ академик! — сказал он. — Прямо сказать, вижу в вас ученого человека, советского: другой бы это... обиделся, да как, дескать, вы смеете, да не ваше дело!..

— Полно, полно! — прервал его Лебедев благожелательно и вместе с тем строго. — Ну, будем знакомы!

Он протянул ему руку.

Лодочник поспешно отер свою руку о штаны:

— В солярке она у меня, в бензине... Будем знакомы...

Они разговорились.

— А я... ну, прямо сказать, меня здесь каждая душа знает: лодочник Степа, инвалид. По фамилии уж редко кто зовет. А фамилия наша чудная: Мухин...

Он рассмеялся. Свернул для мундштука самокрутку и продолжал:

— Мне, да и всем нам, инвалидам, кто, конечно, привычен к этому делу, товарищ Бороздин... это предрайисполкома нашего, — пояснил он, — позволил моторку держать, чтобы, значит, подрабатывали... Так что, если понадобится, а я на месте буду, не в отплыве, то прямо во весь голос с берега: «Степа!» — ну, и сейчас же!.. В ночь, в полночь: я человек бесстрашный!.. Хотя и в бурю: я ведь волгарь! — с гордостью произнес он.

Они присели на песчаном откосе и стали беседовать, любуясь Воложкой, белым островом, темно-зелеными сопками нагорного берега и синими утесами вдали.

Степа и о себе рассказывал и расспрашивал ученого о здешних раскопках.

— Волга-арь! — протяжно и с явным наслаждением повторил он. — Меня ведь еще мальчонкой капитаны в лоцмана брали! — рассказывал он. — Да и не буду хвастать, а скажу: я, почитай, зажмуркой по ней на сотню-другую километров провести могу. А как же? Каждое ведь плесо в ней исхожено, исплавано с детства... Воевал тут. С белыми. С учредиловкой. С чапанниками...

Прощаясь с академиком, Степа еще раз попросил у него извинения:

— Конечно, тут я виноват: помешал! А работа ваша, служба — государственная, что говорить! Неужто я не понимаю?! А только сами знаете, какие тут великие дела творим: не для всякого глаза!.. А народ тут всякий ходит... у-у! — Он многозначительно поднял указательный палец. — Да чего далеко брать, вот намедни уж как надо было остановить, порасспросить одного гражданинчика!.. Прямо-таки сердце кинулось за ним вслед! Но уж упустил, позамешкался, да и видите инвалидство мое!.. — Он показал на хромую ногу. — Ну да не ровен час: еще насыкнусь на него. А тогда уж: позвольте, скажу, гражданин, вашим документиком поинтересоваться! А как же?!

Они расстались.

Еще раз оглянувшись на него с берега, академик подумал с горечью: «Чудесный человек. Чистый. Искренний. Но как же этот человек взвинчен призывами к бдительности!..».

Он покачал головой.

19

Еще рано, и прозрачность воздуха была такая, что островерхие крыши староскольских теремов с шестами радиомачт казались врезанными в зеленое полукружие гор, и никак не верилось, что эти близкие, такие объемные горы — они за Воложкой, за островами, да еще и за Волгой.

Староскольск!.. «Старопыльском» прозвали тебя некогда остряки и насмешники в глухие дореволюционные годы. Даже и коренная-то Волга здесь далеко отпрянула от тебя, и стоишь ты над жалкой какой-то протокою, над Воложкой.

В половодье, правда, все как есть суда приваливают к твоему песчаному берегу, ибо любой осадки пароход или теплоход пройдет здесь в половодье, да и, пожалуй, до середины июня.

Но вот река входит в межень, и тогда, особенно в засушливое лето, даже обычная рыбацкая лодчонка скребет по дну.

Ребятишки, засучив штаны по колено, легко перебираются на остров.

Кумысолечебница «господина» такого-то, да мыловаренный завод, да женская прогимназия, а вообще же, как писалось о Староскольске в путеводителях по Волге, «захудалый городок, занимающийся между прочим отпуском хлеба в незначительных размерах».