На большой реке

Городок двухъярусных бревенчатых теремов, поголубевших от ветхости; городок белых и сизых турманов, хлопающих и сверкающих крылами на солнце; городок тополевых садиков возле дома; городок обширных пустырей и огородов, еженедельного базара и коровьих и овечьих стад, лениво влачащихся вечерами с пастбищ в багровой пыли заката...

И вот на широких улицах Староскольска порою тесно бывает от легковых машин. Здесь пешеходу приходится куда осторожней посматривать, чем на улицах самой Москвы, ибо здесь никакой красный свет, никакой свисток не остерегают его.

На улицах Староскольска высятся столбы электролиний и связи разного назначения, высятся где в два, а где и в три ряда.

Время от времени тяжко прокосолапит трактор, бульдозер, грейдер или подъемный кран на гусеничном ходу.

И странно видеть, как вершина склоненной стрелы его движется на одном уровне с декоративными балкончиками двухъярусных староскольких теремов, изукрашенных деревянными кружевами и солнцами.

В будни до глубокой ночи не затихает движение и шум моторов. Фары встречных машин то и дело слепят глаза. Приходится низко надвигать шляпу или козырьком приставлять ладонь ко лбу.

Однако в это раннее воскресное утро еще не слыхать было ни грохота, ни хлопков. И машины и люди отдыхали. Староскольск воскресный только-только потягивался. Сохранившаяся кое-где возле самых дворов кудрявая извечная травка деревень и проселков усиливала впечатление тихого захолустья.

А посередке улиц песок, песок и песок, телеге по ступицу!

Кто-то поднял вдруг в воздух стаю белых голубей...

И таким явственным предстал мысленному взору историка облик старого, догэсовского города!..

Внезапно ученый глянул вниз перед собой — на белый, остывший за ночь и улегшийся пухлый песок улицы: куда достигал взгляд и во всю ширь улицы лежала резко отпечатанная поверх песка, а местами глубоко вдавленная в него причудливая сеть, некий диковинный узор, еще ничем не поврежденный, самого разного рисунка и ширины клеточек и елочек.

Но уже в следующий миг стало понятно, что это сплошные, друг друга перекрывающие отпечатки автомобильных покрышек легковых и тяжелых машин вместе со следами гусениц тракторов и бульдозеров, проходивших здесь ночью.

Да, здесь уж напрасно было бы искать след конского копыта!

И Лебедев понял, что сейчас, на этой развернутой перед ним «хартии», он читает безмолвный, немой отчет, как бы запись самой матери-земли о только что попиравшем ее потоке могучих машин.

20

В это воскресное утро на углу у водоразборной колонки сошлись несколько домохозяек с ведрами. Заметно было, что ни одна из них домой особенно не торопится: они охотно уступали очередь друг дружке.

Староскольскую колонку шутя называли «бабклубом». Здесь можно было узнать все новости дня. А сегодня, в праздник, тем более.

«Да, вот издревле женщины любят собираться у колодцев!» — подумал историк. Он сидел на лавочке у ворот, возле входа в парикмахерскую. Она помещалась в погребке полукаменного дома, вход в нее был, как в бомбоубежище, и почему-то с угла.

Очевидно, здесь в старые времена была придомовая лавка: дом похож был на купеческий.

В отсыревшем подвале парикмахерской большая очередь. Было тесно и душно, несмотря на широко распахнутую на улицу дверь.

Академик постоял, подумал и затем, слегка приподняв шляпу, спросил:

— Простите, кто последний?

Сперва недолгое молчание, а потом чей-то язвительный голос:

— Последних нынче нет, гражданин, а крайний я буду.

Поблагодарив и заняв очередь, Лебедев решил дожидаться на улице.

Водоразборная колонка была почти рядом, на скресте улиц, и Дмитрию Павловичу хорошо была слышна сбивчивая и шумная беседа женщин, сопровождаемая смехом и плеском воды из переполнившихся ведер.

Две старушки, встретясь, остановились как раз против ворот и, обрадовавшись друг дружке, тоже беседовали с наслаждением. По-видимому, это были подруги детства, судя по тому, что они по старинному обычаю деревни называли одна другую «дева».

— Ты чего же это, дева, ровно бы в церкви-то и не была сегодня? — спросила одна.

Другая виновато улыбнулась. Примахнула рукой. Глаза ее заслезились.

— Ох, не была, девонька, ох, не была, грешница! — повинилась она. А потом понизила голос, придвинулась к подружке своей и таинственно объяснила, с преткновениями выговаривая непривычное слово: — Матч сегодня! Футбольный, слышь, матч! На наших сызранские будут наступать!..

Подруга ее торопила:

— Ну, мачт... А тебе-то что?

— А у наших-то, у староскольских, вратарем-то ведь внучек мне будет, Хряпкин Колька, сыну-то моему сын!.. Во-от!.. Как же я не погляжу? Сама посуди!.. Ну, уж как-нибудь, ин отмолю... Что делать!.. Он мне, Коля-то, билет дал на футбол сегодняшний. «Да все равно, говорит, бабушка, хоть ты и с билетом, а пораньше приходи: займи место. А то настоишься». И верно: в прошлый-то раз пошла поглядеть, да без билета, — ноженьки отекли, обедню легче выстоять!.. Уж столько народу сперлось, уж столько: клетки грудные ломились!..

...Вот пожилая женщина рассказывает о семейных обидах, которые претерпела одна из ее соседок: