На большой реке

Лебедев долго молчал. Никогда бы он не подумал, что эти простые, естественные слова какой-то девчонки, да к тому же и не о нем сказанные, могут так взволновать его. Он боялся, что голос выдаст его волнение. Потом спросил, каков собой ее дядя, кто он такой, и она охотно и сбивчиво стала рассказывать ему.

— Вы знаете, — сказала Нина, — у него чудеснейшие зубы, а ведь он уже старик!

Академик насторожился. Слегка сжалось сердце.

— Да? А сколько ему лет? — спросил он, подумав.

— Лет?.. Ему?.. Он старше моей мамы на два года... Значит, ему уже сорок восемь! — сказала она.

«А мне пятьдесят!» — усмехнувшись, подумал он и, попрощавшись, пошел по ярко освещенному луной косогору.

22

В неистовом гневе Василий Орлов пробежал почти до политотдела. Встречные шарахались. Какая-то старушка, когда он прошумел мимо в своем бостоновом длинном пальто, осмелев, кинула ему вслед:

— Налил зенки-то!..

Вдруг он остановился в переулке, круто повернул обратно и снова вышагал на самый обрыв. Глянул из-под ладони: нет!.. Уж далеко-далеко чернелась в закатных лучах лодочка...

— Ну что ж, Ниночка, ладно!.. — пробормотал. он. — Учтем, Ниночка, учтем!.. Но куда ж теперь, а? К Тамарке, что ли?

И решительно зашагал обратно, в город.

Ехать ему надо было в маленький поселок на берегу Воложки, самочинно возникший трудами нахлынувшего на стройку народа и за эту самочинность, как принято, прозванный Нахаловкой. На самом же деле никто этим людям строиться не мешал, напротив, поощряли: ширился жилищный фонд.

Через Нахаловку уже успели проложить изрядный кусок щебенки, и уж ходил, хотя и довольно неисправно, автобус.

На остановке, как всегда по воскресеньям, скопилось много народу. Садились беспорядочно и потому в неимоверной давке.

Праздник чувствовался: попахивало спиртиком. Двое пожилых, сидевших рядышком, душевно обнимались и горланили вразноголосье «По диким степям Забайкалья». Видно было по их раскрасневшимся, простецким лицам, что в эти мгновения они считают своими друзьями если не весь мир, то по крайней мере весь автобус. И к ним относились благодушно, без осуждения. Дойдя до слов «А брат твой, а брат твой...» — они вновь и вновь, как патефонная испорченная пластинка, возвращались к только что пропетым словам, лишь наддавая надрыва и умиления, и снова на весь автобус гремело: «А брат твой...» И у одного из них уже текли по щекам пьяные слезы...

— Ну, заело, видно, на «брате» и ни с места! — не зло шутили соседи.

Был в автобусе и третий навеселе. Но этот не столько пьян был, сколько хотелось ему, чтобы его считали пьяным.

Это был здоровенный парнюга с глинисто-жирным лицом и наглым, вызывающим взглядом. Он вырядился под этакого «сухопутного матроса»: бушлат, распахнутый и открывающий рваную, грязную тельняшку; брюки навыпуск и тяжелые с подковами на каблуках бутсы. Сидел он на передней скамье, наискось к выходной двери и задирал рядом стоявших.

— Высадить его, хулигана!..

— Кондуктор, остановите автобус!..

Кондуктор, худенькая пожилая женщина, была в явном страхе. Она сперва промолчала, а когда ропот усилился, негромко сказала:

— Ну, и остановлю машину, а высаживать вы что ли, будете? Это вам не в Москве, где на каждом перекрестке милиция!..

Замолчали.

А тот и совсем раскуражился:

— Кто это меня высаживать станет?! Ты, что ли?

А ну, высади, а я тебе вот это перышко спущу в брюхо-то твое толстое! — скорчив рожу, презрительно бросил он в лицо какому-то высокому полному инженеру, стоявшему впереди.

Глумясь над всеми, он вынул из кармана большой складной нож на серебряной цепочке, подкинул его раз-другой на грязной лапе.

И в это время под самым локтем Орлова, державшегося за петлю поручня, раздался голос девушки, голос, проникнутый затаенными слезами бессильного гнева:

— Да что же это такое?! И столько народу, столько мужчин! Кондуктор, остановите автобус, я лучше пешком пойду, чем ехать с такими... жалкими трусами!

Услыхав этот выкрик, Орлов словно бы очнулся от своего тяжелого, мрачного забытья. Он глянул вниз, за свой локоть, и увидел большие, светящиеся от слез глаза на смуглом лице девушки.

В это время автобус затормозил. Остановка. Но никто, из страха, не решался выйти через переднюю дверь: стали выходить через заднюю.

«Ну, уж от меня-то вы этого не дождетесь!..» — подумал Василий. Встречный поток пассажиров мешал ему продвинуться к выходу.

— Кондуктор! Позадержи, пожалуйста, — громко сказал Орлов. — Что-то я зазевался! Моя ведь остановка-то!

Он стал протискиваться к передней двери.

Спокойно дойдя до хулигана, Орлов приостановился над ним, будто хотел что-то шепнуть на ухо.

— Уймись, гадина! — тихо, но внятно проговорил он сквозь зубы. Тот кинулся было на него с ножом, но Орлов взял его за грудки и яростно тряханул.

Хулиган отвалился на спинку скамьи и молча, моргая бессмысленными глазами, смотрел на Василия.

— Ну что, довольно с него иль еще? — спросил Орлов, обращаясь ко всем.

— Отпусти!.. Черт с ним!.. Пускай уходит!.. — послышались голоса.

Орлов обернулся к хулигану: