На большой реке

— Ну, пускай их нежничают! — сказала матери Светлана, и они с нею вышли.

— Папа, — спросила Наташка, — что такое еписко́п?

Бороздин рассмеялся.

— Доченька, да ты, наверно, думаешь, это как микроско́п, телеско́п, а это, дружочек, человек так зовется, человек... — Тут он затруднился немножко. — Ну, как бы тебе сказать? Главный поп, что ли... Только не еписко́п, а епи́скоп!

— Папа?

— Что, доченька?

— А Светлана всю школу окончила?

— Всю.

— А теперь на кого она станет учиться?

— А это уж ее дело. Скорее, на инженера. Но ее теперь везде примут, куда захочет: у нее ведь золотая медаль... Вот такие-то дела, Наташенька...

— А я буду астроном! — с выражением «А вот вам!» сказала Наташка. — Полечу на Луну.

— Так, так... — с серьезнейшим видом покачал головою Бороздин.

— Только вот вас мне жалко: ведь вы уж тогда старенькие будете, как я вас оставлю?

— Ну... а ты и нас возьми с собой. Куда ж мы без тебя?

— А может быть, еще нельзя будет?

— Ну ладно, — примирительно сказал отец. — Ты же ведь вернешься с Луны-то. А мы с мамой пока у Светланочки поживем...

Наташка кивнула головой.

Вошла Наталья Васильевна. Она держала раскрытую телеграмму.

— Вы все еще прохлаждаетесь? Телеграмма от дяди Миши: Светланочку поздравляют.

Дядя Миша был брат Бороздина. Он жил в Ленинграде.

Тотчас же Наташе было задание ответить письмом. С родственниками переписывалась главным образом она.

И вот Наташа уселась за письменный столик Светланы, положила перед собой тетрадь с косыми линейками и промокашкой и принялась трудиться.

«Здравствуйте, дорогие дядя Миша, тетя Клава, — выводила она большими, полупечатными буквами. — Спасибо за Светланочку. Мы живем хорошо. Я переплываю Воложку. И научилась замирать на воде... Плаваю по-всякому: на спинке не плескавши, поднимая руки вверх. Умею читать книжку на воде. Плаваю на бочку, нагоняя волны. Плаваю стоя вперед и назад. Столбиком. Верчусь вьюном. Только не умею плавать кролем и на саженках.

Наташа».

Она трудилась часа два. Побежала на кухню показать письмо матери: обычно материнская рука расставляла знаки препинания. Но на этот раз было не до того: стряпали пельмени — любимое блюдо в семье Бороздиных.

Отца уложили поспать перед приходом гостей. Однако не прошло и часа, зазвучал телефон. Наталья Васильевна заволновалась.

— Опять не дадут папке отдохнуть!.. — вырвалось у нее. — Наташенька, беги скорей к телефону. Если отца, скажи, что его нет дома.

Наташка вскочила из-за стола и вихрем пронеслась в столовую. Наталья Васильевна вслушивалась. Но звонки повторялись, а голоса Наташи все еще было не слыхать. «Да что ж это такое? — подумала она в раздражении. — Ведь в кои-то веки прилег человек вздремнуть, и то не дают!»

Так и есть, разбудили. Максим Петрович спешил уже к телефону. Но как раз в этот миг звонки прекратились.

Наташа стояла лицом в угол. Плечи ее вздрагивали.

— Наталья! — крикнула мать. — Ты почему ж это к телефону не подошла?

И тут Наташка разрыдалась. Испуганный отец кинулся к ней, поворотил к себе лицом.

— Да! — выкрикнула Наташка. — Сами же говорите, что коммунисты не должны обманывать, а тут!.. Папа спит, а велите говорить, что его нету дома!..

И она забросила свои ручки на шею отца, смачивая слезами его голубую шелковую рубашку.

29

На торжественный обед из посторонних были званы только супруги Кулагины, Агна Тимофеевна с мужем да еще одна из подруг Светланы, Майя.

Кулагины были соседи.

Оба были рослые. От обоих веяло какой-то сытой свежестью. Но детей у них не было. За домашним хозяйством у них присматривали тесть и теща. Хозяйство небольшое: корова с теленком, куры да огород.

То, что у Кулагиной не было детей, вызывало у Натальи Васильевны осуждение и почти неприязнь.

Кулагина вошла в столовую первой и остановилась, словно разрешая оглядеть себя и восхититься.

Рот у Кулагиной был великоват, и нельзя было назвать красивыми ее длинные, чуточку вкось поставленные зеленые глаза, ее переносицу, без малейшей выемки переходящую в линию лба. Что-то лисье временами возникало в очертаниях ее лица.

Но веяние женственной силы, исходившее от нее, похожие на очищенный миндаль зубы, которые она так любила открывать в смехе, ее уверенность, что она хороша, — все это заставляло мужчин не видеть никаких недостатков в ней, и они почти все считали ее красавицей.

А женщины говорили: «Ну и что они находят в ней, в этой Кулагиной?!»

Впрочем, ухаживать за ней побаивались: в Староскольске легенды ходили о физической силе ее супруга. Говорили, что его утренняя зарядка во дворе завершается тем, что он кладет на плечи годовалого бычка и прогуливается с ним взад-вперед. Ему нравилось, что его жена нравится, но он был ревнив и в этих делах прост и груб: однажды избил какого-то областного работника, вздумавшего приволокнуться за Лидией Сергеевной.

Доставалось и Олегу Степановичу за бездетность. Вот и сейчас, когда он монументально высился позади своей Лидии Сергеевны, хозяйка глянула на них, рассмеялась и сказала, покачивая головой:

— Ведь экие строевые лесины!.. Ну, когда же побеги-то от вас будут? Как вам не стыдно!

Супруги отшучивались.