На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове

С утра 1 января Ворошилов и Буденный намеревались выехать в головные части, а накануне Екатерина Давыдовна затеяла небольшой праздник. У себя в агитпоезде, в котором размещались редакция газеты, партийный секретариат и экспедиция политотдела, она накрыла чистой скатертью столик в купе. Цветы в вазе хоть и бумажные, но очень искусно сделанные. Вместе с Васкунаш Акопян, тоже служившей в политотделе, приготовила крепкий чай,

Семен Михайлович явился в новом кителе, подстриженный, чопорный. Непривычно ему было в тесном чистеньком помещении, тем более рядом со смуглой, бойкой, острой на язык Васкунаш. Старался поменьше двигаться, чтобы не зацепить, не свалить что-нибудь, не разбить посуду. И голос свой командирский сдерживал. Климент Ефремович посмеивался про себя: до чего же скромник, До чего же паинька. Только усы приглаживает да степенно поддерживает разговор.

К сожалению, и по две чашки не успели выпить, как постучался дежурный боец, сказал Екатерине Давыдовне, что прибыли люди, вызванные из полков. Женщины поднялись, извинились, взяли шинели.

- Мы минут на двадцать.

- Да в чем дело-то? - огорчился Климент Ефремович.

- Газету новогоднюю надо распределить, агитматериалы.

- Без вас справятся.

- Сегодня мы обязательно сами должны, - весело переглянулись женщины. - Походные буквари готовы, проинструктировать нужно товарищей.

- Что еще за буквари? - спросил Ворошилов.

- Узнаешь потом, - кивнула ему жена, закрывая дверь.

Огорченный Семен Михайлович достал из кармана жестяную коробку с махоркой, спросил нерешительно:

- Можно курить-то?

- Кури, что с тобой поделаешь. Только дым в коридор пускай.

- А молодцы женщины, Клим Ефремович, ей-богу! Эка удумали - в боевых полках по букварю обучать.

- Я тебе про французский язык не рассказывал? - засмеялся Ворошилов.

- Нет, не упоминал.

- Представляешь, в ссылке мы с ней. Север, леса, глушь. Но, разумеется, нашлись среди ссыльных очень образованные товарищи, книги имелись. Время зря не теряли. Я марксистскую литературу осваивал, художественной читал много. В общем подковался на все четыре, как наши конники говорят. А Екатерине мало. Привязалась ко мне: давай французским языком заниматься. «Для чего?» - спрашиваю. А она: «Революционер должен быть всесторонне развит и образован, с пролетариями разных стран общаться без затруднений».

- Очень даже в точку, - одобрил, Буденный. - и получилось у вас?

- Настояла.

- Значит, ты, Клим Ефремович, полностью готовый для мировой революции, так я понимаю?

- Готовый иди не готовый, чем это измеришь? Одно знаю твердо: ради освобождения всего мирового пролетариата я ни сил, ни жизни своей не пожалел бы.

- Оно, конечно. С твоей грамотностью в далекую даль заглядывать можно. А у меня башка другим забита. Как нам, к примеру, ловчей белых обойти и Ростов занять? Склады там богатейшие, боеприпасами бы подразжиться...

- Давай, Семен Михайлович, хоть на один сегодняшний вечер забудем про все заботы. Отдохнем, усталость с плеч скинем, утром опять за дело. Потолкуем душевно. Когда еще выпадет такой случай...

- Разве что после Ростова, - согласился Буденный. - Но если уж про будущие прикидки речь пошла, то открою тебе, Клим Ефремович, одно большое свое беспокойство. Вижу, хорошо ты к копям относишься, и они это чувствуют! Старые казаки знаешь как говорили: каков хозяин, таков и конь, - усмехнулся Семей Михайлович. - Ты какую породу-то больше всего уважаешь?

- Не на породу смотрю, на достоинство.

- А я к дончакам очень даже привержен. Вот уже полтораста лет они по степям нашим пасутся. Специально собирали самых хороших в особые косяки для улучшения казачьих коней. Скрещивали местных лошадей монгольского корня с туркменскими, с арабскими, с карабахскими. Даже с чистокровками. В походах, на праздничных скачках отбирали самых выносливых, самых резвых. Тебе табуны дончаков приходилось видеть?

- Любовался.

- Оно и верно, что любовался, - подобрело лицо Буденного. - Не наглядишься. Лошади все золотисто-рыжие, с черной гривой, одна в одну. Иной раз с белой пролысиной или в белых чулках.

- Однотипность поразительная, - согласился Климент Ефремович.

- Для строя, для порядка. Самая военная порода. До четырнадцатого года дончаки составляли больше половины конского поголовья всей русской армии, во как! - в голосе Семена Михайловича звучала гордость. - На короткой дистанции по резвости дончак, может, и уступает чистокровке, зато по выносливости, по неприхотливости кто с дончаком сравнится? По морозу, по сугробам идет, не выдыхаясь. От препятствий не шарахается, стрельбы-грохота не боится!

- Ну, расхвалил до небес! - пошутил Ворошилов.

- А для дончака любая похвала в самый раз. Только выбили его за мировую и за эту войну, взяла смерть самых крепких, самых красивых, самых породистых. Очень оскудели степные косяки. Боюсь, как бы совсем не пропал главный наш боевой конь.

- Эх, Семен Михайлович, людей-то полегло сколько!