На букву "М"

Но я хотел. И писатель во мне уже мысленно большим пальцам повёл от подбородка по её беззащитно закинутой шее до ямки у основания. Двумя руками, симметрично отрисовал линии ключиц. Прочувствовал как обнажённые плечики легли в ямки ладоней. Его руки заскользили вниз через острые локотки, замерли на невесомых запястьях, и по теплу ладоней дошли до пальцев.

Добрый боженька, зачем ты создал меня таким толстокожим? Облапь я её всю от головы до пят — я бы всё равно ничего не понял, поэтому и не стал. Я не вижу, не понимаю, не смогу нарисовать даже её лицо, что только что касались мои пальцы. Я родился зрячим, я привык оценивать глазами. И пока не увижу её, всё равно не пойму, что за птица у меня в силках.

Что за упрямая вольная птица. Она ведь меня не послушалась. Снова сняла халат. Сплела свои пальцы с моими, а потом уверенно переложила на талию. И обхватив её, они едва не сошлись. А я едва не задохнулся от ощущения, что она стоит сейчас передо мной обнажённая. Но я нормальный взрослый мужик. Я принимаю решения головой, а не членом. Я нервничал. И больше ничего.

— Ты описываешь в книге меня, — переложила она мою руку на обнажённую грудь. Но я отдёрнул ладонь, словно обжёгся.

— Нет, Сонь, — сделал я шаг назад, пряча руки за спину, и упёрся в кровать. — Ты не понимаешь. Это не ты. Это… образ. Девушка, с которой я пишу Анну… я её даже не знаю. Просто увидел на банкете, она разносила шампанское. А потом… в общем, это неважно, — не хотел я вдаваться в подробности инцидента, пусть это останется между мной и Цапелькой.

— Уверен? — усмехнулась она.

— А ты жена Агранского? — почему-то задела меня эта её усмешка. Словно я слабоумный, или похотливый идиот, которому всё равно кого писать в своих книгах: все бабы одинаковые.

— Жена? Агранского?! — переспросила она и я совершенно ничего не понял из её эмоций. Боже, я не только слеп, но ещё и туп.

— Только не подумай ничего лишнего, — предпринял я попытку объяснить. Мне было важно, действительно важно, чтобы она поняла. А ещё важно быть с ней честным. — Я не могу писать, если не влюблён в героиню. Влюблён не меньше, чем герой. Но это не реальная женщина. Ч-чаще в-всего не р-реальная, — я заикался, чувствуя невыносимое притяжение её обнажённого тела. Сел, надеясь, что она оденется. Но она и не думала. — Я не сплю с ней. Не преследую. Не создаю ей никаких неудобств. Но я ей брежу. И поскольку ты рядом, а я ни хрена не вижу, то, наверно, невольно переношу эти ощущения на тебя. Прости. Я не специально.

— То есть ты считаешь, что та девушка, официантка, — села она у моих ног, — жена Агранского?

— По крайней мере он сам так сказал. А Герман уточнил для меня, что они разводятся. Или уже развелись, — не понимал я, что она хочет слышать, говорил всё как есть.

— Такая тёмненькая? С чёлочкой? — снова усмехнулась она. — Жена Агранского?

— Да. Он так сказал, — не мог я думать уже ни о чём. Только о тепле её тела, о локтях, воткнувшихся в мои колени. О бедре, коснувшемся ноги. Что ты делаешь со мной, Софи!

— И зовут её?..

— По случайному совпадению — Анна, — ответил я с каким-то странным чувством нереальности и неправильности происходящего. Словно я изменил и теперь жалко оправдывался. — Это узнал Герман.

— Значит, сам Агранский сказал «жена» и Анисьев подтвердил, — (ревниво?) хмыкнула она.

— Софи, — каким-то чудом выловил я из темноты и пустоты её руку, умудрившись не наткнуться больше ни на что опасное, прижал к губам тёплые пальцы. — Я не знаю, как тебе объяснить. Но я должен быть болен кем-то, чтобы писать. Должен любить, мучиться, страдать. Должен быть голодным, страждущим, ревущим как ураган. Должен придумывать для себя эти несуществующие связи… — Проклятье! Всё не то. Не то! Я нёс что-то не то, но и замолчать не мог. — Софи. Моя милая Софи…

Её руки обвились вокруг моей шеи. И, втиснушись между моих ног, она зашептала в губы:

— Мне кажется, на маскараде, где все скрываются друг от друга под плащами и масками, тебе нужен этот поцелуй. Так сорви его.

Она коснулась моих губ, и я действительно сорвался. Подхватил её за затылок…

«Adagio e staccato» неожиданно взорвало тишину в сопровождении совершенно неприличных стонов совокупления женщины с женщиной. Но эти звуки с экрана, разве могли что-то значить для нас, уплывающих в вечность на корабле грёз. Как запретный плод, пригубивших друг друга. Взмывших, оторвавшихся от земли как журавлиный клин и вдыхающих один на двоих запах жареных семечек.

Чёрт с ней, с этой женой Агранского. На какой кол мне придётся упасть грудью, когда я прозрею и останусь без моей тонконогой Цапельки Софи?

Глава 48. Софья

Данилов сидел на стуле ровно, словно проглотил кол.

И понять по этой прямой холодной спине рад он тому, что сказал доктор или что? — совершенно невозможно.

— Значит, операция? — у него жёсткий волевой голос спецагента.

Да и выглядит он сегодня как Джеймс Бонд. В чёрном костюме, стальной рубашке под цвет глаз, хоть их и не видно за очками. Да, большие тёмные очки.