На чаше весов

Пронзительный взгляд, острый как бритва, заставляет меня умолкнуть. Я сижу не шелохнувшись, стараясь не пропустить ни единого проблеска эмоций. Совершенно отчетливо чувствую возмущение, и судорожно соображаю, что в моих словах могло его вызвать и что я должна спросить дальше. Возмущение возрастает. Предполагаю, что он возмущен моим невежеством. Очевидно, я не права, по его мнению.

— Смерти… не будет? — Предполагаю, глядя на мужчину в упор.

Ученый снова отворачивается. Теряет интерес. И следующие вопросы выдерживает абсолютно без эмоций.

Я делаю предположения о лечении, спрашиваю о способах нейтрализации, снова восхваляю его, взываю к его жалости, но ничего не срабатывает. Мужчина остается безучастен. Спустя двадцать минут пустого монолога, я сдаюсь. Встаю со стула и уже разворачиваюсь, чтобы уйти, но вдруг вспоминаю.

— У вас ведь есть дочь? А что, если она тоже заболеет?.. — Начинаю я и тут же осекаюсь. То, что наваливается на мою грудь тяжелым камнем, не могу назвать ничем иным, как горем. Мне до боли знакомо это чувство. Я будто возвращаюсь в двенадцатилетний возраст, на похороны своего отца. — У вас… была дочь? — С трудом выдавливаю из себя.

Мужчина вскидывается и смотрит на меня глазами полными боли.

— Нет. — Хрипит он, до того скрипучим голосом от долгого молчания, что я непроизвольно морщусь. — Она есть. Она жива! — Матвеев подскакивает и дважды повторяет это в мое лицо, так будто винит меня в чем-то.

Его эмоции смешиваются и образуют гигантскую воронку из боли. Я не могу вычленить из нее чувств, это просто боль. Она настолько сильная, что я недоумеваю, как он вообще может это выдерживать. В моей груди завязывается огромный напряженный узел. Сердце набивает барабаном. В ушах звенит, в голове муторно тянет, как перед потерей сознания.

Матвеев подается ближе ко мне, он собирается что-то сказать, взмахивает рукой, но не для того, чтобы ударить, однако охранник за моей спиной приходит в движение, видя в нем угрозу. Он резким движением хватает Матвеева за сцепленные наручниками руки за спиной, и, заставив согнуться пополам, уводит ученого из комнаты.

Я хочу попросить его остановиться, я должна услышать, что он хочет мне сказать, но не нахожу сил.

Проклятье. Он хотел что-то сказать, что-то важное. Чертов охранник. Чертова слабость. Сознание туманится, и я больно впиваюсь ногтями в ладони, чтобы привести себя в чувства.

Слабость и тошнота накатывают волнами, в ушах начинает звенеть.

Как обидно. Очередные напрасные страдания.

Я остаюсь без ответов.

Глава 21

Делаю серию коротких вдохов, приводя себя в чувства, и встаю. Выхожу из комнаты и бреду по коридору. Вадим встречает меня уже у кабинета. Протягивает мне воду и упаковку таблеток, на что я удивленно вскидываю брови.

— Ну что? — Нетерпеливо всматривается в мое лицо Вадим.

Я достаю из кармана диктофон и отдаю ему. Забираю воду и жадно пью.

— Ничего. Мне нечем тебя порадовать. — Отзываюсь осипшим голосом, входя в его кабинет и падая на диван. Откидываюсь на спинку и закрываю глаза, ожидая, когда подействует обезболивающее.

Вадим включает запись, прослушивает ее, отматывает назад, снова включает.

— Да ничего ты там не услышишь. — Говорю, открывая глаза и садясь прямо. — Он что-то хотел сказать… в самом конце, но этот идиот-охранник схватил его и увел. А у меня не хватило сил его остановить. — Сокрушаюсь я.

Вадим выключает диктофон и вздыхает.

— Мне следовало быть рядом с тобой.

— Нет, не следовало. — Возражаю я. — Завтра я попробую снова. И пусть никаких охранников в комнате не будет.

— Это исключено. — Резко отвечает Вадим. — Я не стану так рисковать. Матвеев — не беззащитный старикашка, он — преступник и…

— Станешь. — Копируя его тон, бросаю я. — Ситуация критическая. Люди умирают каждый день. Помнишь? — Спокойно напоминаю ему его же слова, на что Вадим лишь недовольно кривится. — Вы нашли его дочь?

— Нет. По документам детей за Матвеевым не зарегистрировано. Денег он никуда не посылал. Проверили звонки, поездки. Ничего. — Хмурится Вадим.

— Ты должен ее найти.

— Знаю.

Я замолкаю. Снова откидываюсь на диван. Предчувствие, что дочь ученого может стать ключом к разгадке, не покидает. Можно было бы предположить, что Матвеев не поддерживает связь с ребенком, но ему на нее не наплевать, это совершенно точно. И что значит его «Она есть. Она жива»? Звучало так, будто она жива на зло всем.

И вообще, имеет ли это значение собственно для дела? Или может я зря трачу время, фиксируясь на его отцовских чувствах?

Возможно стоит копать в другую сторону. Я ведь даже не спросила его о его последних исследованиях. О чем они были и почему такие скудные. Обязательно завтра спрошу его об этом. Но прежде…

— Мне нужны данные по ven1. — Говорю Вадиму, вставая с дивана. Несколько секунд борюсь с нахлынувшим головокружением, и фокусирую взгляд на Вадиме. Тот сидит за столом и изучает какие-то бумаги, но услышав мои слова, поднимает глаза. — Я хочу показать их Тимуру. Отвезешь меня к нему?

— Кому? — Хмурится Вадим и сужает глаза, глядя на меня каким-то подозрительным взглядом.