На чаше весов (СИ)

— И все же, вам кажется это подозрительным… — Произношу я твердо, глядя парню в глаза. Боковым зрением вижу, что к нам приближается Вадим и быстро добавляю. — Вас ни в чем не обвиняют. Вы не несете ответственности за действия других людей. Просто скажите ваше мнение. Я прошу просто мнение. — Мой голос на последнем слове звучит уже шепотом, я просительно заглядываю парню в глаза, но он не отвечает, лишь медленно качает головой влево вправо. Я напрягаюсь, стараясь прочувствовать как можно подробнее чувства парня, так сильно, что слышу гул в голове, но благодаря этому, понимаю, что его ответ мне уже не нужен. Его все сильнее возрастающее сомнение, страх и сожаление отвечают красноречивее любых слов. Чувства вины не наблюдаю, делаю вывод, что, если парень и подозревает в чем-то своего наставника, сам он, скорее всего, не причастен.

Попрощавшись с парнем, рассказываю Вадиму о том, что парень, я почти уверена, ни в чем не прикрывает коллегу и вообще мало, о чем осведомлен, но о последнем разговоре и своих выводах не сообщаю: мнение молодого человека к делу не подошьешь, но для меня его видение ситуации — как первый пазл в разрозненной картинке, которую я пытаюсь собрать в своей голове.

В НИИ мы проводим еще полтора часа. За это время успеваем поговорить еще с двумя коллегами Матвеева. Первый оказывается совершенно бесполезным, ни о работе, ни о личной жизни подозреваемого ему ничего не известно, из эмоций, что он выдает, я могу вычленить лишь раздражение, легкую зависть, и абсолютное равнодушие к проблемам своего бывшего коллеги.

Зато второй — Петр Ветлицкий — оказывается близким приятелем Матвеева, на сколько он мог бы быть близким, учитывая то, что у Матвеева не было времени ни на друзей, ни на семью, ни на личную жизнь.

Ветлицкий рассказывает нам что Матвеев практически жил на работе. Наука была его жизнью, страстью, целью. Больше его ничего не интересовало и не отвлекало от главного. Его родителей давно не было в живых, женат он никогда не был, хотя, на сколько знал Ветлицкий, у Матвеева все же была дочь, но кто она и где живет, он не знал.

Вадиму факт наличия у Матвеева дочери был неизвестен, поэтому, закончив разговор с Ветлицким, и решив, что сегодняшняя работа проделана не зря, мы отправляемся домой. По дороге он делает пару звонков, сообщает кому-то выясненные нами факты и дает распоряжения искать дочку Матвеева и ее мать.

Я сижу на пассажирском сидении, прислонившись лбом к стеклу и глядя в стремительно темнеющий город. Пока мы были в НИИ, я чувствовала себя еще более-менее сносно, но теперь становится с каждой секундой все хуже. Моя голова болит так сильно, будто ее распиливают пополам. Я закрываю глаза и с силой сжимаю веки: смотреть на мерцающие огни больно. К горлу подкатывает тошнота. Чертова мигрень.

—

Останови. — Хриплю я, прижимаю руку ко рту.

Вадим бросает на меня взгляд и, проехав еще несколько метров, останавливается. Я буквально вываливаюсь из машины, оказываясь на земле, прислоняюсь спиной к боковой двери и жадно хватаю ртом воздух, борясь с тошнотой.

С боку появляется Вадим, протягивает мне бутылку воды и становится рядом, разглядывая обеспокоенным взглядом.

— Глаза красные. — Сообщает мне тихим голосом. — Мигрень?

Я киваю, принимаю из его рук бутылку воды и делаю несколько маленьких глотков.

— Дай мне немного времени. — Говорю я.

Вадим кивает, обходит меня, и становится рядом, копируя мою позу, опирается спиной о машину и скрещивает ноги.

Мы стоим так и молчим, пока небо не темнеет окончательно, и моя тошнота не начинает отступать. Головная боль не проходит, в затылке продолжает гудеть, будто по нему приложились дубинкой. Но это время не вылечит, пока не выпью обезболивающее, само не пройдет.

— Ладно, я думаю, можем ехать. — Говорю, поворачиваясь к Вадиму, но тот не двигается, продолжает смотреть вдаль.

— Завтра я отвезу тебя к одному человеку. — Отзывается он через минуту и наконец поворачивается ко мне. — Он должен помочь с этим. — Кивает подбородком в мою сторону.

Непонимающе хмурюсь, поднимаю на Вадима вопросительный взгляд. Он смотрит на меня слегка склонив голову в бок, его лицо выглядит спокойным, но на каком-то интуитивном уровне я улавливаю признаки беспокойства и сожаления, которые выдает залегшая между бровей поперечная складка.

— Какая забота. — Отзываюсь неожиданно резко. Так, будто начинаю злиться. К и без того мерзкому состоянию начинает примешиваться еще и колючая обида. Своими собственными руками обрекая меня на такое состояние, он пытается сгладить свою вину заботой? Это не только подло, но и лицемерно.

— Я просто хочу, чтобы тебе было лучше. — Тут же реагирует на мой выпад Вадим. Он видит мою злость, и его лицо теряет былое выражение, взгляд становится привычно холодным и надменным.

— Так ты отпусти меня. Мне тут же станет лучше. — Язвительно протягиваю, подавшись вперед, к его лицу.

— Агата. — Будто предупреждая, протягивает мое имя Вадим.