На далеких окраинах

Марфа Васильевна наблюдала всю сцену сквозь кисейную занавеску. Она узнала всадника, узнала его густую, окладистую бороду, его слегка охриплый от бессонных ночей и попоек голос.

Оглушенные, озираясь мутными, бессмысленными глазами, поднялись на ноги несчастные, потерпевшие такое полнейшее поражение.

Снова все было тихо.

Сторож на крыше, удовольствовавшись результатом схватки и рассчитывая, что, вероятно, ничего интересного дальше не будет, крякнул, переложил жвачку из-за одной щеки за другую и заснул, пожимаясь под своей кошмой от утреннего холодка. Окна, ворота, калитка были наглухо заперты; кудлашка куда-то исчезла, и не было даже слышно ее рычанья. В канаве, неподалеку, кто-то возился, силясь выбраться.

Рассветало,

— Скверное дело, — задумчиво произнес рыжий артиллерист.

— Я говорил; оставь... говорил...

Оба они протрезвели и могли сообразить мало-помалу все обстоятельства дела.

— Скорее домой,— говорил доктор.— Скорей, пока еще никого нет на улицах,

— Помогите мне выбраться... О, боже мой, в каком я положении... — слышался голос из канавы.

Через минуту они скрылись за поворотом длинного кирпичного забора.

На крепостном бастионе зарокотал барабан. Где-то, далеко в садах, прозвенела казачья труба. На базарах задымились огни и зашевелился народ рабочий.

VI Сон Перловича

— Эге, никак тюра пьян, — подозрительно посмотрел Шарип, принимая лошадь Перловича. — Что бы это такое значило? Прежде этого с ним никогда не бывало... Да, а лошадь как отделал, — думал он, глядя на уныло повесившего уши, почти загнанного, чалого.

Перлович, против обыкновения, не обратил внимания на ласки своего сеттера, который выражал свою радость веселым лаем и усиленными прыжками. Поднимаясь на ступени террасы, он чуть не упал, споткнувшись на спящего поперек дороги Блюменштандта; расходившаяся рука хотела и тут пустить в ход нагайку, но почему-то остановилась на взмахе.

Перлович швырнул в угол шляпу, почти посрывал с себя платье и сапоги и бросился на складную кровать...

В сакле было душно и сильно пахло какими-то пряностями.

Воспаленные мозги словно ворочались в голове Перловича, в ушах стоял непрерывный звон. Узорные гипсовые переплеты окон, сквозь которые искрились звезды, дрожали у него перед глазами.

— Фу, какая мерзость! — произнес он и сел на постели, спустив на пол босые ноги. — Этак, пожалуй, и с ума сойти недолго...

Длинная сороконожка показалась из-за резного карниза и быстро поползла по стене, над самой постелью. Расстроенное воображение Перловича представило ему это насекомое в громадных размерах: мохнатые ноги страшно топорщились в разные стороны. Он слышал даже шелест ее движения. Порывисто схватил он ближайший сапог, размахнулся, как будто хотел убить вола одним ударом, расплюснул ядовитую гадину и размазал ее по стене. Он начал пристально рассматривать эту отвратительную кляксу, в которой еще дрожали и шевелились размозженные части. «Эх, если бы также...» —  прошептал он и вздрогнул. Сонный Блюменштандт заворочался во сне и глухо замычал; высокая тень Шарипа на одно мгновение показалась в дверях и скрылась. Собака, поджав хвост, прошмыгнула в саклю и осторожно кралась с намерением занять свое обычное место под кроватью.

— Вот пытка, — думал Перлович. — И из-за чего я бьюсь?.. На кой черт мне все это, когда я и минуты не имею покоя... На, на, бери все! Играй, проигрывай, бросай, жги, проклятый! Только оставь меня, дай мне хоть дышать-то свободно...

Перлович сжал кулаки, вскочил на ноги и обращался в темный угол, словно он видел там кого-то, словно на этой, едва белевшей стене, чернела окладистая борода и спокойно, в упор смотрели на него два серых глаза...

— А потом опять нищета, опять лямка, и все эти мечты, все, что уже достигнуто... Да ведь это же все мое по праву... Мое!.. Он получил свою долю, даже больше, ведь это значит наступить на горло: подай, да и только, ведь это хуже разбоя; там потеряешь раз, другой раз примешь меры, а здесь и мер никаких принять невозможно...

Вдруг почему-то вспомнились Перловичу фразы: «Все как-то подозрительно... Отчего не произвести? откуда, что и как; все досконально».

— Ну, пускай производят! Где доказательства? Да и что я сделал? Разве это преступление? Это случайность, простая только случайность: не я, не он, другой, третий, всякий, да, да, всякий, без исключения, люди не ангелы. У кого мы взяли? Где? Разве тому что-нибудь нужно?! Руки врозь, ноги врозь, головы нет, падалью воняет... — вспомнилось Перловичу. Ему вдруг стало невыносимо душно в этой сакле, ему показалось даже, что от стен пахнуло и шибает в нос тем самым запахом падали. Босой, в одном белье, он вышел в сад и начал быстро ходить взад и вперед по средней аллее.