На далеких окраинах

Стремглав, с быстротой молнии, летит вниз несчастный, прямо в эту темноту, веющую могильным холодом... Полицейский чиновник улыбается и потирает руки, глядя наверх; синие мундиры усиленно забегали; какая-то кокарда вынимает из портфеля лист гербовой бумаги, надевает золотые очки на свой ястребиный нос и прокашливается. Тысячи голосов свистят, хохочут и гикают, где-то ревет тигр и глухо рычит собака... и все это покрывает фраза: «Отчего не произвести? Все допросить: откуда, как и что, все досконально...»

Перлович очнулся.

Лежит он уже не на кровати, а на ковре, на открытом воздухе. Шарип мочит ему голову холодной водой. Блюменштандт уже выкупался, сидит около него со стаканом в руках и смотрит.

— Ну, вы вчера должно быть хватили, — говорит он и хохочет.

Солнце высоко стоит, почти над головой, и стрелка солнечных часов показывает полдень.

VII Марфа Васильевна хочет начать знакомство с Батоговым

Проводив, сквозь занавеску окна, глазами удаляющегося всадника, Марфа Васильевна юркнула к себе на постель. Она внутренне смеялась, припоминая комическое положение трех несчастных певцов; и этот внутренний смех по временам вырывался наружу неудержимым фырканьем, которое она старалась заглушить, прижимаясь лицом к подушке.

— Однако, интересно, чем это все кончится, — подумала она.

— Удивительно смешно, — произнес муж и добавил: — Нечего сказать, приятные события.

— Вы, кажется, сердитесь?.. — Марфа Васильевна немного приподнялась и посмотрела на мужа, который, стоя у комода, крутил себе папиросу. Насколько можно было рассмотреть при бледном, чуть пробивающемся свете утренней зари, он был сильно взволнован; руки его дрожали и неловко ворочали клочок тонкой бумажки. Марфе Васильевне показалось даже, что он слегка дрожал и неподвижно уставился в небольшое туалетное зеркало, как бы рассматривая там свою тощую фигуру.

— Разве нельзя было постараться избегать повода к подобным диким сценам?.. Разве...

— Ты, наконец, просто невыносим! Или ты не хотел внимательно прослушать то, что я тебе рассказывала.

— Да, но под влиянием пристрастия (невольно, конечно, совершенно невольно) к своей особе многие оттенки, по-видимому, незначащие, могли ускользнуть из твоего рассказа, а если бы взглянуть на дело с третьей, беспристрастной стороны...

— В таком случае потрудитесь произвести строжайшее дознание, составьте протокол или — как там оно называется? — постановление, что ли, а пока ложитесь спать.

— Марта (муж иногда поэтизировал имя своей жены), я очень хотел бы серьезно поговорить с тобой.

— Поговорим завтра.

Марфа Васильевна притворно зевнула.

— Нет, не завтра, а теперь, когда у меня слишком уж много накипело в груди...

— Чего? — как бы вскользь спросила она.

Тот не нашелся, что ответить.

— Когда что-нибудь кипит, — продолжала Марфа Васильевна, — то на поверхности обыкновенно накипает пена, весьма грязная пена, которую надо снять ложкой и выплеснуть в лохань. Так и теперь. Что в вас говорит? Что вас бесит? Чувство фальшиво оскорбленного самолюбия: вас взяли за ворот, вас тряхнули и даже чуть не побили... Полноте! Вы забыли, где мы; разве можно считать оскорблением, если дикарь на каких-либо забытых островках ударит случайно заезжего европейца, если осел лягнет своего вожака, если, наконец, вас из-за решетки обругают в доме сумасшедших?.. Или, может быть, вас волнует то, что вам приходится краснеть за свою жену?.. — Марфа Васильевна приподнялась и пристально смотрела на мужа. — Вы бы прекрасно сделали, избавив меня от этого непрошеного попечительства... Кстати (она вдруг совершенно переменила тон), статья четырнадцатая нашего добровольного взаимного договора гласит, что если жена хочет спать, то муж ничем не должен ей в этом препятствовать. Итак, в силу этой четырнадцатой статьи, до свидания.

Она протяжно зевнула и повернулась лицом к стене.

— Марта, мне бы хотелось в данную минуту нарушить эту статью... — начал опять муж.

Марфа Васильевна не отвечала и, казалось, крепко заснула, а вернее — притворилась спящей...

Спокойный голос красавицы, когда она, отчеканивая каждую фразу, произносила свой монолог, как-то успокоительно подействовал на взволнованные нервы мужа. От этого голоса веяло неотразимой силой; эта речь пробудила в нем целый ряд воспоминаний. Этому успокоению способствовали также и утренний холодок, и сильные затяжки табачного дыма...

Он задумался.

Они сошлись под влиянием сильного и, главное, взаимного чувства. Сошлись уже года три, еще в Петербурге.