Читаем На далеких окраинах полностью

Барантачи лежали, слышали все от слова до слова и ничего не понимали.

Батогов тоже все слышал, но он все понимал.

— Глазом моргнуть не успеешь — прирежут, — лезет ему в ухо, а у голой шеи ползет что-то холодное.

— Един Аллах и Магомет пророк его... — шевелятся тонкие губы Сафара.

На горизонте показались три точки. Эти точки быстро двигались по направлению к реке. Казаки суетились. Те, кто слезли с лошадей, стали поспешно садиться.

Погоня разделилась: человек десять поскакали в объезд, остальные, рысью, пошли прямо к Дарье, быстро удаляясь от барантачей, свободно переводивших дух и даже приподнявшихся немного, чтобы удобнее следить за уходившими казаками.

— Это, значит, бита, — мелькнуло в голове Батогова, и ему ясно представилась дама червей с надогнутым углом и с потертым крапом. — Ну, не судьба, — произнес он громко, так, что Сафар обернулся к нему и удивленно посмотрел на пленника.

— Эге, — начал узбек, — это они за нашими лошадьми подрали.

Барантачи выждали, пока на горизонте не было видно ничего сколько-нибудь подозрительного, и тронулись дальше.

Часа через два ходьбы перед ними раскинулась необозримая, гладкая, как морская поверхность, степь. Это было преддверье бесконечной степи Кызыл-Кум, которая отсюда, на юго-запад тянется вплоть до самой Аму-Дарьи и до берегов Аральского моря. Редкий, остролистый ранг (род степной осоки) несколько связывал сыпучие пески, кое-где торчали высокие стебли прошлогоднего ревеня. По небу бежали маленькие дымчатые облачка; далеко, на горизонте, тянулась голубая, зубчатая линия Нурытан-тау.

IV

Поцелуй

По мере того, как солнце подымалось все выше, жара становилась все невыносимее. Знойная мгла сменила прозрачность утреннего воздуха и горячий воздух дрожал, протягивая вдали колеблющиеся линии миражных озер. Сквозь эту дрожащую мглу все предметы принимали значительно большие размеры: сухой стебель полыни, торчавший в тридцати шагах от путников, казался росшим вдали раскидистым деревом; кучки старого конского помета принимали вид нагроможденных в груды камней; едва заметный бугор поднимался горой, а неподвижно сидящий на нем стенной ворон, словно гигантское привидение, медленно поворачивал направо и налево свою хищную голову. Вот он заметил приближение людей: медленно взмахнул своими сильными крыльями, медленно слетел, словно сполз с песчаного бархана, мелькнул темным пятном, стелясь над самой землей, и тяжело опустился на оголенные верблюжьи ребра.

Тихо было в воздухе; свежий, порывистый утренний ветер сменила полная неподвижность; только вдали одинокая струя вихря, встретившись наискось с другой подобной, блуждающей струей, подняла винтом вороха легкой пыли, высоко вытянула этот дымчатый столб и, перегнув, понесла его в сторону, мелькая клубами оторванного перекати-поля.

Два волка выбежали из какой-то лощины, остановились, приподняв переднюю лапу, и, насторожив уши, потрусили собачьей рысью в глубину беспредельной степи.

Тяжело идти пешком в этих ватных халатах, заправленных к верховой посадке. Сафар давно уже бросил свой мультук с раструбом. Остальные поснимали с себя клынчи и пояса и навьючили все это на спину Батогова.

Пот струился по чумазым, лоснящимся лицам, липкая, густая слизь склеивала растрескавшиеся губы, и все чаще и чаще спотыкались усталые ноги.

Жажда усилилась. До «гнилых» колодцев было еще далеко, а солоноватые затоны давно уже остались сзади, и кругом, куда только ни хватал глаз, все была мертвая сушь и даже вся зелень исчезла, выжженная почти отвесными лучами солнца.

— Кабы воды немного, — сказал кто-то.

— Эх, не напоминай, — крикнул узбек, — что, или приставать начинаешь? — заметил он Батогову, который сильно споткнулся и чуть не упал под своим тяжелым вьюком.

— Дойду, небось, — ответил Батогов. Он понимал, что беда ему будет, если он ослабеет прежде своих мучителей. Его не понесут на руках, а просто-напросто бросят посреди степи; да это еще бы не беда, а то, что не всего бросят целиком, а голову унесут с собой — все-таки трофей; а за подобные трофеи, кроме славы батыра, бухарский эмир Музаффар дает по цветному халату (награда весьма почетная), да вдобавок по золотому тилля (также не безделица).

Не жаль было расстаться с жизнью — она не больно красна была в данную минуту, но надежда на побег, на какое бы то ни было избавление, поддерживала силы Батогова. Да кроме того крепкая натура пленника не скоро поддавалась всяким толчкам, моральным и физическим; к числу последних относились и те почти непрерывные подхлестывания нагайкой, которыми, от скуки, должно быть, забавлялся сзади идущий барантач.

— Эй! Сафар! — крикнул впереди идущий.

— Ну, — отозвался Сафар.

— Ты что видишь?

— Где?

— Во, впереди, прямо напротив... видишь?

— Камень, должно быть.

— Человек лежит.

— Нет, это халат верблюжий брошен, — сказал узбек.

— Нет, что-то очень велико... верблюд дохлый.

Путники, тем временем ближе подошли к странному предмету. Обманчивая мгла сильно изменила как размеры, так и самые формы лежавшего...

— Куржум (сумка), — крикнул узбек первым.

Перейти на страницу:

Все книги серии Каразин Н.Н. Полное собрание сочинений

Похожие книги

1917, или Дни отчаяния
1917, или Дни отчаяния

Эта книга о том, что произошло 100 лет назад, в 1917 году.Она о Ленине, Троцком, Свердлове, Савинкове, Гучкове и Керенском.Она о том, как за немецкие деньги был сделан Октябрьский переворот.Она о Михаиле Терещенко – украинском сахарном магнате и министре иностранных дел Временного правительства, который хотел перевороту помешать.Она о Ротшильде, Парвусе, Палеологе, Гиппиус и Горьком.Она о событиях, которые сегодня благополучно забыли или не хотят вспоминать.Она о том, как можно за неполные 8 месяцев потерять страну.Она о том, что Фортуна изменчива, а в политике нет правил.Она об эпохе и людях, которые сделали эту эпоху.Она о любви, преданности и предательстве, как и все книги в мире.И еще она о том, что история учит только одному… что она никого и ничему не учит.

Ян Валетов , Ян Михайлович Валетов

Приключения / Исторические приключения