На далеких окраинах

Та небольшая караванная дорога, на которую выбирались барантачи со своей жертвой, давно уже утратила торговое значение и опустела. Редко когда по ней тянулись небольшие караваны, около десятка вьючных животных, не более, и то больше или напрямик возвращавшиеся кочевники, уже сдавшие товары в торговых пунктах, или же корыстолюбивые контрабандисты, желавшие избежать необходимости платить зякет (таможенные пошлины); чаще же всего, темные, подозрительные личности, шатающиеся по степи без какой-либо определенной цели (эта цель сама набежит при случае) и очень характерно отмеченные народным названием: каскыр-адам, т.е. волк-человек.

На этом пути не было больших арабатов, как на дороге между Чиназом и Джизаком, у Ирджара и т.д., и только сводчатые, ульеобразные мулушки обозначали водные резервуары. Да и эти мулушки, никогда не поддерживаемые и, вероятно, строенные с меньше й тщательностью, потрескались, позавалились, засыпали ломаным кирпичом и мусором колодцы; поросшие степной растительностью, они стоят одинокие, поблизости уже вновь вырытых колодцев; путники не всегда решаются подходить к этим подозрительным развалинам из боязни наступить там на одну из бесчисленных фаланг, единственных обитательниц степных руин. Эти ядовитые пауки гнездятся в сырой тени развалин и выползают на поверхность греться на раскаленных солнечным жаром камнях.

Колодцы здесь очень глубоки и узки; длинная веревка с кожаным ведром на конце опускается в эту черную дыру и вытягивается назад помощью верблюда или лошади. Водопой идет чрезвычайно медленно, почему всегда скопляется много народу и скота, ожидающих своей очереди.

Когда путники подходили к гнилым колодцам, они заметили, что громадная отара овец окружила водопой, и густая пыль столбом стояла в воздухе. Другой подобный же столб медленно приближался; это гнали новую отару; громкое блеяние десятков тысяч овец слилось в какой-то непрерывный стон и далеко разносилось по степи; в этом хаосе звуков резко проносились свист и гиканье чабанов (пастухов), которые, полуголые, с длинными жердями с крючком на конце, медленно шли, окруженные своими блеющими легионами.

Высокий, тощий, словно ободранный, одногорбый нар тянул веревку с ведром; несмазанный деревянный блок жалобно скрипел; крохотный, совершенно голый киргизенок, сидя на горбе верблюда, орал какую-то песню.

Осторожно подходили барантачи; хотя они и видели, что, кроме пастухов, никого нет у колодцев, но все-таки на всякий случай не пренебрегали мерами, обеспечивающими им полную безопасность. Как ни велика была жажда, усилившаяся от вида воды, но они не сразу пошли к мулушке и, не доходя с четверть версты, остановились и сели на корточки.

Так тигры, мучимые жаждой после кровавого пира, осторожно подходят к воде и припадают на землю, завидя красный свет костров, разложенных на берегу человеком. Хищник злобно рычит, щурясь на огонь, но в этом глухом рычании слышна другая, трусливая нота. Вода близка; вон она сверкает чрез чащу; слышны прибрежные всплески, прохладная сырость щекочет горячие ноздри: «Так бы вот и сунул морду по самые уши, полреки бы вылакал, — думает полосатый разбойник, — да вон эти... что у огня... вон один привстал, осматривается, другой сидит и в руках что-то держит; вон третий лежит на брюхе». И нетерпеливо дергая усами, припав на передние лапы, совершенно вытянувшись на песке, ждет умное животное, когда же ему очистят дорогу? «А то разве попробовать нахрапом?» — думает тигр и начинает медленно, осторожно подползать, рассчитывая свой прыжок смертоносный. Берегись, человек, не зевай, посмотри-ка назад, на эти кусты камыша; то не ветер колыхнул белые, пушистая метелки...

И чабаны заметили приближение подозрительных личностей и подняли тревогу. Их набралось человек восемь; они собрались в кучу и смотрели не спуская глаз с этих пятерых человек, сидящих рядом, словно утки на отмели.

Сафар пошел один для переговоров.

— Да пошлет вам Аллах здоровья! — начал Сафар.

— Будьте здоровы и вы! — отвечал седой пастух, у которого у одного только и был в руках мултук с подсошкой.

— А наша дорога тоже к воде, — произнес Сафар.

— Вода для всех, — лаконично отвечал старик.

— Мы люди правоверные и зла вам не желаем.

— Аллах над всеми нами.

Сафар махнул рукой оставшимся, те встали и пошли вперед.

— А где ваши лошади? — начал, в свою очередь, старый пастух. Он сообразил, что вооруженные люди и в таких костюмах не могут ходить по степи пешком.

— Лошадей наших джульбарс угнал с ночлега.

— Да где вы были?

— На земле, где теперь Ак-паша сидит.[12]

Старик покосился на Батогова, совершенно измученного, лежавшего неподвижно на влажном песке, и тоже сообразил, в чем дело.

— Тюра или сорбаз?[13] — спросил он, кивнув на пленника.

— Тюра, улькун тюра,[14] — многозначительно отвечал Сафар и добавил: — Батыр.

— К чилекскому беку везете?

— Там, как Аллах укажет, — уклончиво отвечал Сафар.

— Все в его воле, — произнес старик и стал сбирать отару.