На далеких окраинах

Вдруг Батогов приподнялся, опять сел, провел рукой по глазам и тяжело вздохнул.

— Тюра... — начал чуть слышно Юсуп.

— Вот она судьба, — проговорил Батогов, задумался и опустил голову на колена.

V «А Каримка все знает»

К рассвету Батогов действительно отлежался, как предсказывал мирза Кадргул.

Правда, он был как будто не по себе, ходил, понурив голову, ел мало, совсем нехотя, отказался даже от того куска мяса, что просунула ему в прореху кибиточной кошмы краснощекая Нар-Беби. Лицо у него было осунувшееся, бледное, но руки его работали хорошо, по-прежнему, даже как будто лучше, и кони мирзы Кадргула были вычищены так же блистательно, как и накануне.

Ночью маленькая беда случилась, то есть, оно смотря для кого, для какого-нибудь бедняка и очень большая, а для богатого мирзы, конечно, безделица.

Двух верблюдов укусили змеи. Этих гадин много водится поблизости соляных болот. Маленькие они, такие сверху серые, темно-зеленоватые, как лежит в илу, ее и не заметишь, а чуть перевернется или свернется кольцом, так и блеснет в глаза красноватым, словно обложенным медью брюшком; ползают они страх как шибко, прячутся при самом легком, сколько-нибудь подозрительном шуме, а укусят ежели, особенно в жаркую пору — беда; если только вовремя не захватишь, то и конец. Так и теперь. Один верблюд, помоложе, уже совсем издыхал; плашмя лежал на боку, вытянул ноги и только сопел своим надорванным носом; другой еще держался на ногах, мог даже идти потихоньку, только все смотрел налево, потому что за правой щекой у него вздулась опухоль, чуть не с арбуз величиной, и мало-помалу душила несчастное животное.

— Оба околеют, — решил старый мулла Ашик. Он был знахарь по этой части, и приговор его остался без всякого опровержения.

Через день хотели назад идти, а сегодня думали еще порыскать немного; а пока, чтобы не тратить времени, посланы были один джигит и два работника за новыми верблюдами для подъема кибиток и прочего скарба.

Из работников поехали Батогов и Каримка. Хотя Нар-Беби и успела шепнуть Батогову: «Не езди, оставайся», но тот сделал вид, что не слышит, и пошел седлать себе старую, хромую лошадь. Ему все еще боялись давать хорошую. «А ну, как уйдет? — думали они. — А на плохой много не расскачешься по степи».

«Ишь, собачий сын», — подумала красавица, улучила еще удобную минуту и опять шепнула: — Не езди же, говорят тебе. — И опять не получила ответа.

В голове у Батогова плотно засела какая-то дума, такая дума, что ее не могла даже выбить оттуда сама краснощекая Нар-Беби, как бы ни выставляла напоказ свои полновесные формы.

Даже Юсуп заметил это обстоятельство и, передавая Батогову аркан, сказал ему:

— Гляди, тюра, не надури чего такого, чего нам вдвоем не распутать.

— Небось, не надурит, — сказал словно как про себя невесть откуда подвернувшийся Каримка.

Юсуп вздрогнул и вытаращил глаза и за нож даже ухватился. Батогов тоже изумленно посмотрел на Каримку, который, как ни в чем не бывало, садился на лошадь и проговорил:

— А, так ты и взаправду напал на след; ловок парень. Ну, что же делать, сам виноват.

— Едем, что ли?! — крикнул джигит, и все трое пошли перебоем, так называемой волчьей рысцой, придерживаясь окраин солонцовых болот.

Впереди ехал джигит, за ним ковылял Батогов, сзади всех Каримка, ухмыляясь, посвистывая и напевая себе что-то под нос.

— Погоди, запоешь иначе, — думал Батогов. Он чувствовал на себе взгляды Каримки и ему было как-то неловко, словно за спину заползла какая-то гадина и скользит своим холодным телом как раз между его лопатками.

Уже далеко сзади остались кибитки. Слева расстилалась волнистая степь, справа сквозь камыши тянулись светлые полосы болотин, проглядывали кое-где лужи, заржавевшие, покрытые серо-красным вонючим налетом. Местами серебрилась соль, словно почва подернута была утренним морозом. Где было совсем твердо — и копыта коней звякали на ходу, где же попадались места помягче, и — лошади проваливались выше колен и вязли. Инстинктивно храпели кони, почуяв под собой неровную почву, и фыркая, рвались или вперед, или же стремительно кидались в бок, на более надежную дорогу.

Джигит ехал молча, все сдерживая своего горячего коня; по временам он оглядывался и останавливался совсем; лошади работников не могли поспевать за его серо-пегим и беспрестанно отставали.

Батогов уткнулся глазами в ощипанную гриву своей клячи и, казалось, дремал, а Каримка всю дорогу пел-импровизировал какие-то песни то громче, то тише, то впутывая в слова песни понукания своей лошади.

А Батогов не дремал; он думал. Ему было о чем думать.