На день погребения моего (ЛП)

  — Яшмин, этот ублюдок разрушил мою семью. Что я...

 — Тебе можно лишь позавидовать. Тебе повезло — у тебя есть убежище. Имя, кто-то, кого можно привлечь к ответу. Слишком многие из нас вынуждены бессмысленно сидеть, пока что-то выйдет из тьмы, ударит нас и вернется туда, откуда вышло, словно мы слишком хрупки для мира счастливых семей, чьи беззаботные судьбы требуют принесения всех нас в жертву.

  — Но если бы это была ты, и у тебя был бы шанс...

— Конечно, я бы это сделала, Кит, — она задержала руку в его ладони настолько, насколько было нужно. — Я больше не могу строить свои собственные планы, эти люди из И. П. Н. Т. считают, что только благодаря им я до сих пор жива, и кто-то решил теперь взыскать долг.

 — Так что они забирают тебя обратно в Лондон?

— Сначала мы поедем в Вену, а потом — в Будапешт. Какой-то таинственный всплеск Парапсихологии. Я догадываюсь, что буду подопытной, но когда спрашиваю о подробностях, мне отвечают, что я не должна знать слишком много — это нарушит целостность исследования.

— Стоит ли писать тебе на адрес И. П. Н. Т., или они вскрывают и читают твою почту?

  — Хотелось бы мне знать.

  — Тогда кому мы можем доверять?

   Она кивнула.

— Ноэллин Феншейн. Мы вместе были в Гертоне. Вот ее адрес, но не надейся на быстрый ответ.

  — А твой отец...

Она передала ему запечатанный конверт Санатория с привычным штампом — претенциозным гербом.

— Что это? Я думал, вы двое общаетесь только с помощью телепатии, — он засунул конверт во внутренний карман пиджака.

   Ее улыбка была тусклой и формальной.

 — Телепатия, какой бы чудесной она ни была, не стала бы, как сказать, «заплатой»? — заплатой на том мгновении, когда ты фактически передашь это ему в руки.

Она говорила и более лестные вещи, подумал он, но никогда не была столь доверительна. Он окинул их мимолетным взглядом третьей стороны — ренегатов, поддерживающих уровень профессионализма, даже если профессиональная отрасль ими более-менее довольна.

Он увидел, как она отбывала с маленького причала, на котором ждал озерный пароход. Субчики из И. П. Н. Т. ошивались поблизости, то и дело бросая на нее нетерпеливые взгляды, кажется, исполненные почти порицания. Небо потемнело от порывистых дождевых облаков. На ней была простая кофточка и юбка, и непромокаемый плащ с капюшоном, никакой шляпы. Он не сумел бы изобразить волоокую просьбу, даже если бы брал уроки. Он взял ее за руку и формально пожал ее, но не позволил сразу уйти.

  — Ты думаешь...

 — Нам нужно было сбежать вместе в реальной жизни? Нет. Мне сложно представить кого-либо настолько глупого, чтобы верить в то, что мы должны были бы это сделать.

Лодка попятилась в озеро, повернулась, и ее унесло, она не удосужилась оглянуться. Кит увидел рядом Рифа, курившего сигареты и притворявшегося, что ничего не замечает.

Кит позволил себе на мгновение задуматься о том, сколько еще таких бесслезных прощаний, как предполагается, он должен пережить, пока однажды не придет время того прощания, которое ему на самом деле не нужно, которое наконец-то будет лишним.

 А вот снова Нэвилл и Найджел, пьют хайболы с добавлением британского сиропа от кашля и газированной воды из портативного сельтергена, который они опорожняли на прохожих, вызывая ворчание среди членов И. П. Н. Т. В данный момент они собирались посмотреть комическую оперетту «Вальсирующие в Уайтчепеле, или Роман о потрошении» — приблизительную, и, если верить некоторым обзорам, безвкусную постановку об убийствах в Уайтчепеле в конце 80-х.

 — Ааа! — Нэвилл всматривался в свое отражение в зеркале. — Мешки под глазами! У Пиггота только могут быть такие «мешки»!

 — Идем с нами, Льюис, — сказал Найджел. — У нас есть дополнительный билет.

 — Да, и кстати, - сказал Нэвилл, — тут есть кое что еще, — но Лью легко увернулся от потока сельтерской, которая попала вместо него в Найджела.

В тот вечер на Стрэнде, словно по какой-то договоренности, происходила демонстрация зловещей британской тяги к темному и яркому, так хорошо известная экспертам по эротической невропатии, не говоря уж о студентах-шимпанзе: толпы в макинтошах, в оригинальных сапогах и цилиндрах, засаленный шарм брошей и сережек из марказита, холодный блеск напомаженных висков при свете фонарей... даже тротуар, скользкий от дождя и маслянистых выделений, создает свое прихотливое альбедо. Уличное освещение несло тем, кто, подобно Нэвиллу и Найджелу, мог это слышать, световой эквивалент постоянного крика боли.

 На улице бродячие музыканты делали курбеты и вертелись перед людьми, стоявшими в очереди в театр — фокусники доставали мелких животных из ниоткуда, акробатические экзерсисы зачастую оставляли миллиметровый зазор между черепом и мостовой, а прямо напротив «Театра герцога Камберлендского» квартет укулеле играл и пел попурри мелодий из «Вальсирующих в Уайтчепеле», включая ту, что должен был исполнять в стиле Гилберта и Салливана хор констеблей аналогичному количеству уличных женщин:

   Ты знаешь, это...

   Просто полицейская

   пропа-гааан-да,

   что

   Полисмены никого не кадрят, не кадрят, не кадрят!

  …Ты

   Знаешь, я был бы милым, как

   Пааан-да,

   Если бы только знал,