На день погребения моего (ЛП)

Однажды утром Лью приковылял в салон, чтобы позавтракать, и обнаружил, что все уехали из города. Если бы это было Колорадо, можно было бы предположить неминуемое приближение грандиозной вечеринки, без сомнения, с наркотическими веществами и настроением поиграть спусковыми крючками, в таком случае отъезд из города — просто не более чем мера рассудительности. Но никто не появился на Чанкстон-Кресчент. Лью ждал, но в помещении ничего не изменилось, оно тихо дышало, коридоры были пусты, поверхности стен внутри и снаружи отражали эхо, попадавшее в каждое ухо крошечным осколком секунду спустя, создавая иллюзию присутствия духов, повторяющих слова живых. Клевреты и слуги крались мимо, почти как всегда, ничего особо не говоря. Коген Нукшафт и мадам Эскимофф исчезли, Нэвилл и Найджел — тоже, кажется, никого не оставили за старшего. Доставка угля, льда, молока, хлеба, масла, яиц и сыра продолжалась.

Шел дождь. Капли стекали со скульптур в саду. Падали с носов сатиров и нимф. Лью рассматривал фотографию Яшмин в сером свете, проникавшем сквозь окна в сад. Он получил открытку от нее неделю назад, с обычными швейцарскими марками, а также — с ярко-красной маркой частной гостиницы «Санаторий Бьопфли-Спаццолетта», она сообщала, что уезжает в Будапешт, без объяснения причин. Олицетворение беззаботной юности, путешествующее по Континенту, как показалось Лью.

Если не учитывать тот факт, что такие же красные марки алели на всей дневной почте на Чанкстон-Кресчент, словно капли крови на снегу. Открытки, конверты разных размеров, и, кажется, не все отправила Яшмин. Это туда все уехали, в Швейцарию? Конечно, не предупредив Лью. Наемный стрелок и так далее, там он не нужен.

Он обдумал свои возможности. Никого, с кем тут можно было бы поговорить, даже Отто Глуа исчез, без сомнения, вернулся в свою родную Швейцарию со всеми остальными. Лью следовало бы чувствовать себя более брошенным, чем он чувствовал себя на самом деле, но странным образом он чувствовал нечто вроде свободы от неудачного договора. Что бы ни заставило их всех потерять рассудок, никому из них не пришло в голову, что от Лью может быть какая-то польза. Прекрасно. В этом городе найдется достаточно детективной работы, чтобы порадовать взыскателей долгов, и в любом случае Лью уже давно работал самостоятельно. И. П. Н. Т. может нанять другого головореза.

 — Но это твоя судьба! — взмолился бы Коген.

  — Да, Льюис, сделай затяжку и хорошенько всё обдумай.

 — Простите, парни, не думаю, что мне хочется гоняться за картами Таро, с этого момента моя сфера интересов — обеспокоенные мужья, пропавшие ожерелья и экзотические яды, спасибо.

И, словно это был не совсем он, а, возможно, поскольку он уже довольно давно ничего не хотел, это было даже и не совсем то, чего он «хотел» — он определенно решил во всяком случае никогда не возвращаться, никогда не останавливаться среди разрабатываемых недр на земле, смытой до коренной породы, воя на необъяснимую и безразличную луну. 

Часть четвертая. На день погребения моего

 Первый пост Киприана находился в Триесте, здесь контролировали доки и потоки эмигрантов в Америку, с обходными путями через Фиуме и объездами для новоприбывших мимо фабрики по производству самодвижущихся мин Уайтхеда и нефтяного порта, а также по побережью в Сень, штаб-квартиру набирающего силы движения «Новый Ускок», названного в честь находившейся в изгнании общины шестнадцатого века, некоторое время контролировавшей эту часть Адриатики, составляя большую угрозу для Венеции на море и для турок в горах, и даже теперь это была целеустремленная группа, для которой угроза турецкого нашествия, немедленного и безжалостного, оставалась животрепещущей и достоверной. Они продолжали ждать на всем протяжении Военного Фронтира, днем и ночью, рокового прорыва, собираясь в древних сторожевых башнях и отмечая на военных картах региона каждый крохотный огонек, появляющийся в земной ночи, его компасный азимут и магнитуду, держа наготове сухой хворост и керосин, чтобы зажечь сигнал тревоги, никогда не зажигая свет для себя более чем на полминуты. Это, очевидно, связано с Македонским Вопросом. Неведомо, какие отчеты о «Новом Ускоке» попали в эзотерическое бюро Киприана.

Триест и Фиуме по обеим сторонам полуострова Истрия стали точками конвергенции для жителей Австро-Венгрии, которые стремились отплыть на Запад. Большая часть повседневного потока душ была законной, но довольно многие путешествовали тайно, поэтому Киприан вынужден был весь день околачиваться на причале и вести подробный журнал, записывая тех, кто отплывал в Америку, кто возвращался, кто был здесь впервые. Отбытие и прибытие — как дебет и кредит, записываемый на разворотах его рабочего блокнота. После нескольких лет подделывания разных почерков, из-за чего его манера письма превратилась в зловещий карнавал идентичностей, он вернулся к своему школьному почерку, к далеким Вечерням, к вою старинного органа в часовне, пока последний свет гаснет и дверь запирают на длинную ночь.