На день погребения моего (ЛП)

— Сначала я пытался возвращаться туда как можно чаще, но обязанности в Сараево накапливались, в один прекрасный день я проснулся и понял, что превратился в Босняка. Хотелось бы однажды показать вам этот город, Лейтвуд, Салоники — целый мир в одном городе, вам нужно познакомиться с моей кузиной Весной, она поет в клубе курильщиков гашиша в Баре, вы полюбите ее так же, как я...

Киприан вежливо моргнул. Вопросы желания, в их взаимоотношениях или отношениях с третьими лицами, никогда не поднимались —  это могло быть общее истощение, с которым молодой мужчина был вынужден постоянно бороться, или просто они обнаружили, что каждый из них —  не во вкусе другого, или, что самое странное, почти неуловимым образом Киприан превратился в мать Данилы. Он удивлялся, обнаруживая у себя дарования, о которых прежде не подозревал, например, умение варить суп или часто абсурдную готовность жертвовать всем своим комфортом, пока он не убедится, что Данило в безопасности, сколь бы кратким ни был ее период.

Это первое столкновение с избавлением от желания принесло Киприану неожиданный восторг первого оргазма. Он сидел под ночным небом в пятнах густых облаков, оберегая сон Данилы, словно ему нужно было оставаться начеку и сразу же вмешаться в случае необходимости, реагировать на стоны боли другого мужчины, вырывающиеся во сне или в бреду. Неожиданно, нет, вовсе не неожиданно, скорее как человек, медленно просыпающийся и осознающий, что в комнате свет, он понял, что на протяжении неопределенного отрезка времени даже не воображал желание, его пробуждение, его воплощение, никаких возможностей для него. Дисбаланс, к которому он привык в окоченевшем пространстве сферы чувств дня, словно у времени были сексуальные нервы, этот участок еще не был изучен, но, по какой-то таинственной причине их там больше не было — их место заняло что-то другое, ясность, общее оживление температуры...

Конечно, он затихал, этот пульс желания, но странность заключалась в том, что он ни с того, ни с сего пытался снова его найти, словно это было что-то не менее желанное, чем желание как таковое.

Данило начал довольно неплохо ходить с палкой — набалдашник в виде головы волка, который вырезал для него зимой из рябины его друг Заим. Однажды он вошел и увидел, что Киприан режет картошку, зимнюю морковь и лук для супа, они впервые поговорили о своем переходе через горы.

  — Это была удача, — пожал плечами Киприан. — Нам повезло.

  — Это была воля Господа, —  сказал Данило.

  — Тогда какого из нескольких ваших Богов?

 —  Господь един.

Киприан вовсе не был в этом так уверен. Но, видя полезность погружения в сегодняшний день, он просто кивнул и продолжил резать овощи.

Вернувшись к стальным параллельным путям, они обнаружили, что железную дорогу лихорадит в почти смертном возбуждении: банды солдат нерегулярных войск с древними длинноствольными винтовками, на бронзе — гравировка священных сур Корана, отряды Боснийских Католиков с винтовками Манлихера, которыми их снабдили их австрийские хозяева, Турецкие партизаны, держащие курс на Константинополь, чтобы присоединиться к революции в своей стране, Австрийские регулярные войска, роящиеся на границе и останавливающие всех —  никаких поблажек для английских туристов, а Киприан надеялся, что это прокатит, и даже для немецких туристов, которые здесь присутствовали во множестве, словно для того, чтобы стать свидетелями некоего безбожного действа, мистерии без Христа.

Такова была природа жертвы — Киприан потом поразмыслит о том, что, вместо того, чтобы подчиняться требованиям хищника, они настояли на том, чтобы усложнить погоню. Они бежали, чтобы спасти свою жизнь. Маскировались. Исчезали в облаках чернил, в милях кустарника, в отверстиях земли. Даже, странно сказать, сопротивлялись. Социальные Дарвинисты тех дней любили разглагольствовать о радостях окровавленных зубов и клыков, но, что странно, не восхваляли скорость и обман, яд и неожиданность.

Киприан считал, что при маскировке важно не стать похожими на русских. Нельзя сказать, что его дарования появились благодаря Божьему промыслу — сейчас он не делал почти ничего такого, чего не делал бы раньше. В Боснийском Броде он был вынужден, надевая костюм, связь которого с каким-либо вкусом лучше не комментировать, играть роль гражданской жены, которая презрительно взирала на всё неанглийское и пронзительной тесситурой требовала позволить ей воссоединиться со своим мужем, которого, хоть он и был выдумкой, Киприан почти абсолютно обожал, разражаясь тирадой против всего Боснийского — против жилья, еды:

  — Чья это была идея — эта ужасная баранина со шпинатом?

  — Капама, хорошо, да?

Даже, словно забывая, насколько рискованным это может оказаться, против мужчин: