На день погребения моего (ЛП)

Полуслепые, они взбежали на возвышенность. Их спасла тьма. Им пришлось бежать в гору, среди скал, в лес и по горам, по всё более дикой местности, и все вопросы легированной стали, геометрической чистоты калибра, о железных дорогах и расписаниях, о более крупных рамках, не говоря уже о европейском времени, о его привычном ходе — всё это исчезло из их жизни, они попали в прошлый век. Осень продолжала катиться вперед, цвета темнели, черный, являвшийся сутью всех цветов, снова выходил на первый план. Горы были задрапированы стягами изорванных облаков, словно с далеких уже начавшихся битв, проекциями Кризиса... Овцы, смешавшиеся с тенями облаков на дне долины, теперь искали убежище от зимы почти в небе над этими краями, известняковые горы, кажется, карабкались на небо, чтобы возгордиться еще больше, температура падала, на вершинах появился первый снег. В долинах собирался дым печей, топившихся бурым углем. В этих горах свет сумерек был торжественен и страшен. Беглецы рвались на свободу, но все-таки знали, что их единственный шанс на спасение —  снаружи, вдали от бродяжьих лачуг, охотничьих домиков и водолечебниц. Они должны быть там, где куницы-белодушки скользят, подобно призракам, от одной тени к другой, и входы в пещеры предлагают не безопасность, а страх.

Всё почернело, черный цвет не разбавляло пламя свечей или древесный дым. Каждую ночь начиналась драма на языках, которые не всегда понимал даже Данило. Вокруг маленьких горных котловин, которые назывались польё, где были все эти селяне, так аккуратно избегавшие их при свете дня, где среди всех этих известняковых отходов находились даже деревни? Ни одной живой души не оставалось на улице во тьме, чтобы собраться, разжечь костер, что-то приготовить или найти себе пару — всё сообщество разбредалось по своим берлогам, прячась в туннели с хребетным равнодушием зверей. В неподвижных поверхностях горных водоемов отражался свет звезд из белого золота, то и дело меркнущий из-за того, что находилось за пределами этой минеральной пустыни.

Однажды вечером, незадолго до рассвета, они подняли глаза к стене гор, и вся дорога к горному хребту была усеяна этими странными бликами, повсюду, слишком яркими для снега, но недостаточно оранжевыми или красными для огня, пока огромные простыни горячего пара стелились в долине, отражение этого раскаленного коридора в реке возводило старинный мост, над отчетливым силуэтом его арки стояла неподвижная одинокая фигура в плаще, она не ждала, не манила, даже не рассматривала картину горного склона, но в ее резких контурах ощущалась огромная сжатая масса внимания, направленная на что-то, что Киприан и Данило не видели, хотя теперь понимали, что должны видеть.

Однажды ночью на безымянном горном склоне их настигла буря, спустившаяся с севера в предшествующей ей тишине. Данило, всю жизнь проживший в городе, оглянулся по сторонам, словно надеясь, что сейчас появится продавец зонтов.

 —  Диавола! Эта погода!

—  Если вы не британец, — заметил Киприан, — здесь почти как дома, да, действительно, довольно уютно...Как вы думаете, мы их уже потеряли?

—  Они потеряли нас. Загнали нас сюда, где горы могут выполнить за них всю работу. А они сэкономят пули.

Они пришли на ужасный привал, прижались к покрытой льдом скале, возникшей здесь бессчетное количество лет назад, словно специально в ожидании этого часа... Света не было нигде. Они знали, что здесь повсюду зияют ущелья с отвесными стенами. Никто из них не знал, как спуститься с этого крутого черного обрыва.

Споткнувшись и упав, Киприан впервые упал в объятия, которые его не желали, поскольку превратился в очередной элемент царства механики, одушевленное тело, в которое он до сей поры верил, вдруг начало значить меньше, чем масса, скорость и холодная гравитация, перед ним, после него, несмотря на него. Повсюду грохот, он медленно и с усилием встал на колени, и, не почувствовав боли сверх той, которую ожидал, встал на ноги. Данило исчез. Киприан звал, но буря гремела слишком громко. Он не знал, в каком направлении начинать искать. Он стоял прямо под снежной изморосью и размышлял, не начать ли ему молиться.

  — Лейтвуд.

Недалеко. Медленно, ничего не видя из-за бури и ночной тьмы, Киприан направился в сторону голоса. Подошел к промокшему и разбитому живому существу, которое не видел.

  —  Ни к чему не прикасайся, думаю, я сломал ногу.

  — Ты можешь...

  — Я не могу на нее встать, только пытаюсь.

Когда-то давно, в съемных комнатах, в тени колоннад, в городских садах, среди буржуазных прелестей мира без войны, Киприан воображал, что наделен даром слышать остатки правды под слоем лжи, которую все произносят в темноте. Здесь и сейчас, в этой менее компромиссной тьме, то, что он услышал от Данилы, было слишком плоским.

 — Вы должны меня отсюда вывести, — произнес едва слышный голос, без возможности другого значения. — Мы должны использовать вот это.

Это был старый маузер, который они нашли в пустом доме у горного склона.

  — Но он нам понадобится для...

— Нужно действовать не спеша, — объяснил Данило.