На день погребения моего (ЛП)

—  А теперь используй свой язык, губы, всё, что должен, но я хочу всё это, всё из твоего рта должно быть во мне, да, ты —  всего лишь маленький сводник, знаешь ли, ты никогда, никогда не получишь других привилегий, кроме возможности поместить свой порочный рот туда, где он находится сейчас, и, надеюсь, Киприан, ты не трогаешь себя без моего разрешения, потому что я так разозлюсь, если ты...да, душечка...вот именно...

Она некоторое время молчала, и Киприан потерял счет времени, полностью сдался в плен ее аромата, ее вкуса, вкуса Рифа, мышечного плена ее бедер, потом она быстро их разжала, и ему показалось, что он услышал звук шагов по ковру за спиной, а потом большие руки нарушителя закона подняли его халат. Без приказания он изогнул спину и почувствовал, что Риф, снова готовый к совокуплению, снимает изысканные кальсоны, которые швея Яшмин обшила венецианскими кружевами от «Мэлвилл и Зиффер», молясь, чтобы ничего не разорвалось, а потом тяжелые руки оказались на его обнаженной заднице, Риф смеялся и хлопал его:

 —  Разрази меня гром, если это не самая сладка попка.

Одним болезненным, ну ладно, на самом деле не болезненным, рывком Риф вошел в него...

Но здесь давайте, скрепя сердце, оставим их, потому что биомеханика — это одно, а интимная близость — совсем другое, не так ли, да, Риф и Яшмин уже улыбались друг другу слишком явно, а Киприан чувствовал какую-то нелепую благодарность за то, что ему позволили лежать между ними здесь, в безопасности, и энергичное совокупление, объектом которого он сейчас был, казалось почти, но только почти, случайным.

С того дня до Дня Вознесения Господня, когда Венеция каждый год снова выходила замуж за море, двое молодых мужчин, один из которых никогда не представлял себе другого, а другой вышел за пределы воображения и теперь лишь надеялся, что ничто не окажется слишком «настоящим», укрепили третье звено в своей триаде, но оба они хотели знать, как тесно кто-либо из них решится «любить».

— Это всего лишь благодарность, правда, — пожал плечами Киприан. — Однажды она попала в затруднительное положение, так уж случилось, что я знал, где один из выходов, конечно, ей всё это кажется чудом, но я лучше знаю, и ты тоже, думаю.

  —  Я видел, как их замели, — возразил Риф. — Да, это что-то.

   Полагая, что это всего лишь флирт, к которому он давно привык:

  — У тебя уже наметан глаз...на такие состояния?

  — Любовь, малыш. Это слово заставляет тебя нервничать?

  —  Скорее, вызывает нетерпение.

 —  Окей. Посмотрим. Полагаю, ты —  не любитель денежных пари...?

  —  Боюсь, сейчас — скорее ограниченный в средствах путешественник.

   Риф хихикнул, скорее всего, про себя.

 — Не волнуйся, ковбой, я не претендую на твои деньги. Но когда ты наконец смоешь с глаз эту пудру, не приходи ко мне за бесплатным советом, потому что я, конечно, не буду знать, что тебе посоветовать.

 — А...вы двое..., — ему удалось поднять обе брови, он надеялся, что Риф воспримет это как проявление симпатии.

—  Лучше спроси у нее, — на лице Рифа боролись как минимум два выражения. — Я здесь просто в длительном турне, скажем так.

—  У Рифа настроение отдыхающего, —  призналась она Киприану, — от всех ваших комплексов, когда сталкиваешься с ними в щегольских салонах, но с глазу на глаз они так невероятно быстро начинают утомлять.

В один прекрасный день Киприан уже около часа курил, отмокая в ванне, когда вошел Риф.

  — Ее здесь нет, — сказал Киприан. —  Она ушла за покупками.

  — Я ищу вовсе не ее.

Киприан краем глаза заметил многозначительно поднявшийся член Рифа, прежде чем тот схватил его за волосы и толкнул на голые колени.

  — Мы не должны, ты ведь знаешь...она так разозлится...

—  К чему это всё? Позволять женщине устраивать тебе выволочку каждый раз, черт, если бы ты хоть раз ей ответил... Они хотят, чтобы им объяснили, что к чему, разве не понятно?

 Когда Киприан повернулся:

 — О? Неужели ты командовал ею постоянно, я что-то не заметил.

Но сейчас, с притворной скромностью стоя на коленях, он довольствовался тем, чтобы взять член Рифа в рот, и смотрел вверх сквозь ресницы на сдержанное лицо Рифа, слегка затуманенное слезами желания.

Вскоре Риф уехал на одно из своих родео, а Киприан плакал в кружевную подушку, как всегда, в воздухе витал запах сирени, дерьма и жасмина. Свет с канала тускло освещал окна. Яшмин не было весь день.

  — Наш маленький секрет, полагаю.

  — Разве только...

  —  Что?

— Предположим, простое любопытство. Как мужчина может позволить кому-либо такое с собою сделать, даже без...

  — Возможно, ты — не просто кто-то, Риф.

— Сейчас это неважно. В смысле, если бы это был я, мне был захотелось убить любого, кто попытался бы это со мною сделать. Черт, я должен был бы их убить.

 — Ладно, не волнуйся, я не собираюсь причинять тебе вред. Сколь бы ни был я опасен.

  — Не похоже, что ты...я хочу спросить — разве это не больно?

  —  Это больно и в то же время — нет.

— В японском стиле. Спасибо. Знавал я одного японского мистика, еще в Сан-Франциско, всё время так разговаривал.