На Диком Западе. Том 2

— Мой друг болен, — ответил тот. — Он бредит об убийстве Гитзкота Брауном и не может успокоиться.

— Странный, однако, бред! — сказал Роусон, еле справляясь со своим волнением и подходя к кровати.

— Гарпер, — обратился он к больному, — полно, успокойтесь! Здесь ваши друзья.

С этими словами методист положил свою холодную руку на пылавший лоб больного. Гарпер, не дав еще тому времени договорить последних слов, закричал:

— О, как мне тяжело! Дайте мне хоть каплю воды! Я вам все скажу… это не я убил его… нет… Да! Я все знаю, я все вам расскажу. Да, это я убил его! Я сделал тот выстрел, который стал для него смертельным!

Старик больше не мог ничего произнести: он окончательно обессилел и беспомощно упал на подушку.

— Роусон, — сказал проповеднику Роберт. — Побудьте с больным, пока я сбегаю за водой. Он очень страдает, его мучит жажда. Кстати, я позабочусь и о корме для наших лошадей.

До прибытия Ассовума и Брауна с телом индианки Баренс и без Робертса уже позаботился о лошадях и стал приводить в порядок дом Гарпера, запущенный во время болезни хозяина и отсутствия его племянника. Затем он помог Робертсу смочить голову больного водою и дать ему напиться.

Благодаря такому уходу, больной несколько успокоился и заснул глубоким сном.

Приблизительно через четверть часа после этого давно ожидаемая лодка пристала к берегу. Браун и Вильсон при помощи Ассовума перенесли оттуда тело Алапаги на берег и положили его около громадного дуба.

— А где вы собираетесь рыть могилу? — спросил Мулинс, подходя к вновь прибывшим.

Ассовум, услыхав это, отвел Брауна за руку в сторону шагов на сто, поближе к своему вигваму, построенному по индейскому обычаю из кусков древесной коры и крытому звериными шкурами.

Неподалеку находился индейский могильный курган, каких много встречается в наиболее отдаленных частях Северной Америки и в наше время[11].

— Пусть нежный цветок лугов, — сказал он, указывая на курган, — покоится здесь. В этом кургане погребено немало моих братьев краснокожих. Среди них найдет себе приют и Алапага. Они умерли, наказанные Великим Духом за междуусобную распрю, и их пепел зарыт под этим холмом.

Белые, конечно, не стали препятствовать желанию Ассовума, и Браун с Вильсоном тотчас же принялись копать на указанном месте глубокую яму — последнее прибежище Алапаги. Затем они принесли заготовленный еще вчера гроб и собирались положить туда тело, Ассовум, однако, не согласился на подобное погребение. Он поспешил принести из вигвама несколько высушенных шкур, бережно обвязал ими Алапагу и тогда только, с помощью Брауна, уложил тело жены в гроб.

Тем временем другие фермеры, также желая чем-нибудь помочь при похоронах, сбегали в дом за гвоздями и молотком и хотели заколотить крышку гроба, но краснокожий опять воспротивился, сам обвязал гроб и крышку крепким лассо и сам спустил гроб в могилу.

Тогда из дому вышел Роусон и стал готовиться к исполнению своих обязанностей священника. Ассовум и тут хотел было воспротивиться желанию белого, но, вспомнив, вероятно, о том, что жена его при жизни приняла христианскую религию, только безнадежно махнул рукой и, отходя к стороне, опустился у края могилы, закрыл лицо руками и зарыдал.

До сих пор Ассовум, занятый хоть чем-нибудь, боролся со своим горем, считая недостойным мужчины плакать и поддаваться печали, но теперь, когда все было кончено, когда труп его верной Алапаги находился в могиле, этот крепкий, мужественный сын прерий не выдержал и разразился такими рыданиями, что белым стало вчуже[12] жаль его. Привычный к невзгодам и заслуживавший уважение и восхищение своим мужеством, он не меньше заслуживал и сочувствия в своем горе. Плечи его вздрагивали от сдерживаемых рыданий, а горячие слезы, пробиваясь сквозь пальцы, катились по его пылающим щекам и орошали землю, готовившуюся навеки поглотить его обожаемую подругу. Теперь только краснокожий с грустью понял, что он потерял со смертью этого дорогого ему существа, скрасившего своею любовью всю его печальную, полную опасности и лишений жизнь.

Методист с неподражаемым спокойствием начал надгробную речь по женщине, которую недавно убил собственными руками. Он восхвалял добродетели умершей, от тьмы языческой религии обратившейся к свету христианства; напомнил слушателям о ее почтительности и уважении к мужу, о ее добром, незлобивом отношении к окружающим и ее трудолюбии, набожности и просил Бога простить грешницу, кровь которой в минуту гнева он допустил пролиться за что-то; просил и забвения убийце.

Роусон только что кончил свое надгробное слово, как с ужасом попятился перед выросшей перед ним фигурой краснокожего, который, одной рукой сжимая томагавк жены, а другой указывая на него, произнес:

— Белый! Зачем ты просишь Алапаге помилования у своего бога? Алапага отреклась от веры предков и за то наказана Великим Духом!

Роусон хотел было возражать, но краснокожий одним взглядом охладил его порыв.