На дне

Потом все же склонилась к раненному Закиру, который держался за бок и хрипел, выдернула флягу у него из-за пояса, сунула за пояс себе, отобрала автомат, зажигалку, конфеты. Направила на него дуло автомата… потом передумала. И нет, не от жалости… патронов жалко. Я не знаю, сколько их у него там, а нас могут преследовать.

— Яша, беги. Так быстро, как умеешь.

Мы бросились вглубь леса что есть мочи, не оборачиваясь. Вот и все. Обратной дороги больше нет. Надо выбираться отсюда.

Мы бежали около часа или двух. Путаясь вокруг деревьев и слыша вдалеке собачий лай. Ублюдки обнаружили своего товарища и теперь гнались за нами. Я отрывала от одежды куски ткани и бросала в кустах, а мы мчались совсем в другую сторону, чтобы запутать следы. Так учил меня Максим… Он учил меня всему в этой жизни… всему, кроме того, как жить без него. И это самое жестокое, что он сделал со мной — оставил одну. Одну со всем этим адом, со всеми этими страшными сомнениями, с жуткими доказательствами его вины… нет. Не вины. Хуже. Доказательствами того, что он и не он вовсе. Доказательствами того, что нас не было никогда… А как же небо? Оно тоже мне лгало?

— Даша, — закричал мальчик, и я встрепенулась. — Смотриии.

Нет. Нееееет. Не сейчас. Трясла головой, прогоняла мысли прочь. Выжить. Спасти детей. Вот о чем я должна думать, и я выживу. Выживу, чего бы мне это не стоило.

— Здесь мертвое животное…

Рядом с кустами валялся дохлый шакал, его разодрал какой-то другой зверь и довольно давно, так как в воздухе стоял отвратительный запах. К горлу подступила тошнота. Вспомнились дохлые крысы в детском доме.

— Воняет, — сказала Тая и закрыла носик ладошкой, я отвернула ее так, чтоб она не видела полуразложившееся животное.

— Я устал, — тихо сказал Яша, который до этой секунды не жаловался.

А я… я придумала, как скрыться от собак.

— Закройте глаза и носы и постарайтесь дышать ртами, хорошо?

Я обмазала одежду детей и свою кровью мертвого шакала. Мне казалось, этот сильный и мерзкий запах собьет псов с нашего следа. Яша не жаловался, а Тая хныкала, что ей воняет и першит в горлышке. Наверное, вонь вызывала у моей малышки позывы к рвоте.

— А теперь нам надо найти, где спрятаться.

Вскоре мы все же оторвались от погони, и собачий лай стих, они нас потеряли. У меня получилось. Я сама выбилась из сил, и Яша уже еле переставлял ноги, когда мы наконец-то нашли глубокую охотничью яму. Это было спасением. Мы спустились в нее по двум толстым палкам, предварительно обломав ветви и оставив сучья по бокам. Я показала Яше, как спуститься, а потом посадила Таю к себе на спину и спустилась сама. Оставила ее с братом, выбралась наружу, нашла пушистые ветки и прикрыла яму сверху так, чтоб ее не было видно, потом насобирала дров. Вернулась обратно к детям, постелила свою куртку, разложила ветки и подожгла, чтобы согреть детей и согреться самой. Ночью в лесу было очень холодно и сыро, пробирало до костей. Пока мы бежали, мы этого не чувствовали, а сейчас я видела, как дрожит Тая и кутается в тонкую куртку Яша. Тая уснула сразу, а мальчик лег рядом, но не спал, а смотрел на языки пламени. Такой еще ребенок, совсем малыш. И эти ресницы длинные, как у девочки, носик ровный, губки бантиком. Едва уловимые черты проступающей будущей взрослости, но лишь штрихами, и это сходство с Максимом… И снова полоснуло воспоминанием, как Яша ножом Закира ударил.

— Ты как нож у него украл? — тихо спросила и руки вытянула к огню.

— Когда бросился ему на ногу, почувствовал за штаниной, он в ботинок его спрятал, и рукоять торчала. Я в фильме видел, как один парень так оружие у врага украл.

Тоже встал и ладошки к костру протянул. Рядом с моими они маленькие и тонкие.

— Аааа, как ножом ударить, тоже видел?

— Конечно. Я фильмы про войну смотрел и боевики всякие. Мымра спать ложилась, а я смотрел.

Уверенно отвечает. Даже восторженно.

— Не страшно было человека ножом?

Спросила и затаилась, у самой до сих пор мурашки по коже.

— Неа. Если б я его не ударил, он бы тебя убил. Тут выбирать надо было — или ты, или он.

Кого-то мне это напомнило даже блеск в синих глазах звериный, как у маленького волчонка.

— И ты меня выбрал?

Он кивнул и вдруг обнял меня за шею, прижался всем телом.

— Ты теперь моя мама. Я за тебя кого угодно убью. Даже его.

— Кого его?

— Отца.

Вся сжалась, внутренности перевернулись от его слов, тошнота к горлу подобралась.

— А он здесь при чем?

— Я видел ту газету и узнал его. Мы из-за него здесь… Он плохой.

И сердце ухнуло вниз, сжалось спазмом сильным и болезненным, как будто ребенок озвучил то, чего я так сильно боялась.

— Нет. Ты что? Твой папа не плохой. Мы не знаем, почему он там, нельзя осуждать человека, не выслушав, не дав возможности оправдаться. Посмотри на меня и запомни, — я обхватила личико ребенка ладонями, приблизила к своему, глядя прямо в ярко-синие глаза, — твой отец самый сильный, самый лучший и самый… самый любящий. И никогда не думай иначе. Чтобы не случилось, не смей так думать.

— Тогда что он делает там? Почему не спасает нас?