На дне Одессы

Он перестает пилить и молча указывает рукой вперед. И она идет дальше. И чудится ей, что какой-то тихий голос, похожий на умирающий звон струны, зовет ее. Кажется, голос дяди.

— Надюшек, уточка моя, гулиньки, гулиньки, ась, ась! — улавливает ее ухо.

Надя вздрагивает, подбирает юбку и бежит на знакомый голос. А голос растет, летит ей навстречу, как голубь к голубке, обнимает ее, проникает в душу. Вот блеснул огонек. Ближе, ближе. Вся в поту, с израненными ногами и руками, она останавливается.

Маленькая галерея. Душно и тесно здесь. Лампочка с догорающим фитильком и керосином бросает желтые пятна на мокрые стены и человека, лежащего на земле с зарытыми в песок ногами. Это дядя. Голова у него разбита и из нее бежит кровь. Он чуть дышит. Она падает на него с криком и плачем:

— Дяденька милый, охотничек золотой. Эго я — Надюшек твой.

Дядя открывает глаза, узнает ее и тихо говорит:

— А, ты — Надюшек? Тяжело мне, родная. Душно, тесно. Что с моей головой? А не довелось увидать еще раз родимый Днестр и уточек… Ах вы, гулиньки мои… Грешен я, стало быть, и неугоден Господу Богу. Слышь, Надюшек — беги, пока не поздно. Айда на Днестр! Поклонись ему от меня низко-низко и плавням тож. Сын ваш, скажи им, кланяется вам… Здесь тебе без меня никак оставаться нельзя. Пропадешь. Крепи шкот! Гулиньки, гулиньки. Ась, ась!

И глаза его закрылись…

Надя просыпалась с диким криком и безумными глазами обводила кухню.

В углу теплилась красная лампадка и сиял перед нею кроткий и мягкий лик Пресвятой Богородицы.

Надя становилась на колени, протягивала к ней руки и плачущим голосом молила:

— Заступница… Царица Небесная. Спаси, защити меня.

Богородица, как казалось Наде, глядела на нее с упреком и сожалением.

Помолившись, Надя опять засыпала. Засыпала и опять вскакивала и молилась. И так всю ночь. Всю ночь ее не покидали ужасные сны. Ей снился дядя в разных обстановках, и она слышала его настойчивый голос:

— Беги… пропадешь!

Слышала она также какой-то неясный шум и в этом шуме она узнавала Днестр. Так шумел и роптал Днестр, когда она покинула его.

* * *

Прошла неделя. Хозяйка за это время, в поисках заместительницы Нади, совалась то в одну справочную контору, то в другую, в овидиопольский постоялый двор, где постоянно толчется много деревенских девушек из окрестных деревень, Овидиополя и заштатного города Маяки. Но поиски и беготня ее не увенчались успехом.

На овидиопольском постоялом дворе, когда почтенная дама предложила 4 рубля «за все», ее подняли на смех. Все — Гапки, Глашки, Насти и Дуньки — окружили ее и смеялись ей в лицо. А овидиопольские парни, известные на всю Херсонскую губернию как отчаянные головорезы и сорванцы, толкавшиеся без дела среди девушек, подняли ее на «ура». Гапки и Глашки острили:

— Барыня. Да ей-Богу, вы шутите. Побожитесь, что 4 рубля даете.

— А сколько детей нянчить надо? Если дюжину, — я согласна.

— А кровать у вас для прислуги есть? Или надо на сундуке спать?

— А муж ваш — не баловник? Щипать меня не будет?

— Может быть, набавите гривенник?

Почтенная дама в шляпе с подержанным старым пером и в желтом саке совсем не ожидала встретить такое неуважение к своей особе и позорно бежала.

* * *

Настала другая неделя.

Потеряв окончательно надежду закрепостить нового человека за 4 рубля, хозяйка сделалась необыкновенно ласковой к Наде. Она называла ее теперь не иначе, как «Надюшек, родная моя, голубка, деточка» и каждый раз приносила ей с базара то кругленькое двухкопеечное зеркальце, то грошовое кружевце или ленточку.

Надя равнодушно принимала эти подарки, даже не благодарила и раз пять на день осведомлялась:

— Когда же, барыня, новая служанка придет? Мне ехать надо.

Равнодушие ее и нетерпение обижало почтенную даму и она часто стыдила ее:

— Какая же ты, право, неблагодарная. Люблю я тебя, как родную. Сама видишь. А все — «я ехать хочу». И охота тебе ехать?.. Ну, да ладно. Скоро будет новая служанка и я отпущу тебя.

Но дни бежали, а новой служанки все еще не было и хозяйка не отпускала Надю.

Надя от ожидания осунулась. Как автомат, слонялась она по комнатам и этой противной кухне, которая, когда наступал вечер, делалась похожей на тюремную камеру. Она рвалась на Днестр, как рвется из заморского края, с наступлением весны, назад перелетная птица.

Родной славный Днестр! Она по-прежнему видела его во сне и наяву и слышала его ласковый ропот. Он звал ее, простирал к ней свои объятья и сулил ей покой и отдых. Она слышала крик диких уток и знакомый голос:

— Беги!

Но она не могла бежать. Хозяйка связала ее по рукам и ногам. Каждый день она лгала ей, что вот-вот придет новая служанка, упрашивала ее остаться то лаской, то угрозой.

Надя чувствовала, что почва ускользает из-под ее ног и она решилась на крайность. Она схватила однажды кухонный нож, решительно поднесла его к горлу и заявила:

— Если вы не отпустите меня завтра, я зарежусь.

Благородная дама побледнела, замахала руками и крикнула:

— Хорошо, хорошо. Можешь уйти завтра. Я не держу тебя.