На дне Одессы

Любимое место их было возле квадратного шкафа с машинными валиками, почти у самой машины. Они здорово хлестали водку, орали, переругивались с соседями — биндюжниками и штукатурами — и заказывали машинисту играть то «Устю», то «Калараш», то «Марусю».

Над компанией главенствовал наш знакомый Яшка.

Его задорный голос и хриплый неприятный смех были слышны на весь трактир.

— Каштан! — орал он и стучал по столу кулаком так сильно, что стаканы подпрыгивали, как мячики.

Каштан сломя голову подбегал к нему.

— Что прикажете?!

— Возьми этот бифштекс и скажи дураку-повару, чтобы получше поджарил его!

— Каштан! — раздавался через несколько минут опять его голос.

— Что прикажете?

— Стащи левый ботинок! — и Яшка протягивал ему через стол ногу.

Каштан стаскивал.

— Каштан! — не унимался Яшка.

— Что прикажете?

— Тарелка почему грязная?!

И тарелка со звоном летела на пол и разбивалась на мелкие кусочки…

В трактире, когда Надя в первый раз явилась туда, стоял невообразимый шум. Посетители галдели и извлекали ножами и ложечками из стаканов и тарелок раздражающий звон, ругали вслух половых, и звон их, галдение и ругань сливались с густыми звуками машины, которая гремела:

«На Дерибасовской лишь огни зажгут,
Всюду бабочки снуют.
И, надев красивый наряд,
Чтобы карася поймать,
И с шиком, и с блеском…»

Яшка и вся его компания усердно подтягивали машине:

— И с ши-и-ко-ом, и с треско-ом, трам-там, трам-там!..

Надя была оглушена и остановилась в двух шагах от дверей в нерешительности: идти дальше или нет? Она колебалась с минуту, а потом двинулась вперед и стала вместе с чайником продираться к кухне сквозь человеческую гущу, как сквозь густой лес.

Яшка сразу обратил на нее внимание. Он перестал подтягивать, толкнул товарища, подмигнул ему левым глазом и воскликнул:

— А недурной товар?!

— Апильцин-девочка, — ответил товарищ.

— Надо познакомиться с нею, — сказал Яшка.

Он с шумом встал из-за стола, поправил на лбу свой удивительный «штопор», застегнул голландку, подкрутил свой реденький ус и, раскачиваясь и, сплевывая по обе стороны, направился к кухне.

Возле кухни он остановился, засунул руки в карманы, широко расставил ноги и стал поджидать Надю. Она скоро вышла.

— Кха! — кашлянул дипломатично Яшка для того, чтобы обратить на себя ее «просвещенное» внимание.

Надя подняла голову, с которой скатился на плечи платочек, посмотрела на него и улыбнулась.

Яшка вообразил, что произвел на нее неотразимое впечатление, и сказал ей:

— Барышня, а барышня, постойте. На пару слов.

Но она не остановилась и быстро стала пробираться меж столиков к выходу. И скоро, к глубокому огорчению Яшки, она исчезла в дверях.

С этого дня Яшка «воспылал к ней нежной страстью» и решил овладеть ею. Он стал преследовать ее — по целым дням пропадал в трактире и, как только она появлялась, вскакивал из-за стола и следовал за нею на кухню.

— Как, барышня, поживать изволите? — предлагал он ей три раза в день один и тот же вопрос и строил при этом «кровавую» улыбку, такую, перед которой, по его мнению, не могла устоять ни одна «женчина».

Надя смеривала его смеющимися глазами с головы до ног, кривила губы и отвечала с шиком, приобретенным в «городе Адессте»:

— А вам, скажите пожалуйста, какое дело?

— Как человеку образованному, нам очень любопытно знать, — следовал ответ.

— Извините! — отрезывала Надя и показывала ему спину.

Получив в такой резкой форме ответ, Яшка вешал голову и возвращался к своему столу.

Ухаживаний своих он, однако, не оставлял.

— Напрасно, барышня, обижать изволите, — заметил он ей однажды с грустной ноткой в голосе.

— Я на вас не обижаюсь, — ответила Надя, — только зачем вы до меня чипляетесь?

— Я вовсе не чипляюсь до вас, а ухаживаю, потому что вы — хорошенькая.

— Еще бы! — и Надя звонко рассмеялась.

В разговор их вмешался пьянчужка-повар в высоком белом колпаке и белом засаленном переднике.

— Та чего ты пристаешь?! — крикнул он свирепо на Яшку. — Пара она тебе, что ли?! Ступай под обжорку или в Дюковский сад, там найдешь себе пару.

— А ты, костогрыз, холодец старый, помалкивай! — огрызнулся Яшка.

Повар, питавший отеческую любовь к Наде и проявлявший свою любовь тем, что часто угощал ее пирожками, рассердился на Яшку, замахнулся на него друшляком с горячей лапшой и крикнул:

— Пошел, а то тресну! Чего тебе здесь надо? Может быть, ложку сбатать (украсть) хочешь?! Нима сала!

Надя, слушая возникавший из-за нее спор, скалила зубы и искоса поглядывала на Яшку.

Яшка постоянно будил в ней смех. Он был удивительно смешон и некрасив, — этот ловкий скакун.

Роста он был ниже среднего, худой, нос у него был длинный и вечно красный, плечи узкие, лицо желтое с реденькими и грязноватыми усиками и он кашлял так часто и так сильно, по причине порчи «внутреннего механизма», что вся фигура его, заключенная, как в футляре, в грязной голландке и тонких широких брюках, колыхалась и корчилась.