Раздался второй звонок. Толпа зашумела, как настоящий лес, разбуженный грозой, стала напирать со всех сторон и чуть не смела все столики вместе с кипящими самоварами и чайной посудой. Яшка и Сенька грудью защитили свой столик.
Раздался третий звонок и взвился занавес. На сцену вышел какой-то господин, брюнет в черном сюртуке с нотами в виде трубки в руках, и запел слегка надтреснутым голосом, «с чувством и расстановкой»:
— А что она обещала?! — раздался среди торжественной тишины пискливый и задорный голос с высокой акации, в ветвях которой весьма удобно устроился какой-то сорванец.
Сад захохотал.
Брюнет пропел без особенного успеха три цыганских романса и удалился. В толпе пронесся говор:
— Сейчас Катков! Катков сейчас выйдет!
Столы под новым натиском толпы, жаждущей увидеть поближе своего кумира, затрещали. Позади послышались сердитые голоса:
— Пожалуйста, мунсью, полегче! На мозоль!
— А я почем должен знать, что у вас мозоль?!
— Да что с ним, Юрка, раскомаривать! В ухо его! Тоже хитрый выискался!
— Я городового позову!
— Хоть весь Бульварный и Александровский участок!
Из-за кулис вдруг горохом выкатилось на сцену тренькание балалайки и слова разухабистой русской песенки:
Сад заревел теперь, как сказочное многоголовое чудовище:
— Браво, Катков! Ура-а!
И в воздухе замелькали платки и картузы.
VIII
КАТКОВ
Столы жалобно-жалобно затрещали. Где-то со звоном полетели на пол стаканы и ложечки и раздался отчаянный женский голос:
— И что они делают?! Задушить хотят!
Из-за кулис между тем, не торопясь, медленно выходил высокий, худощавый парень с симпатичным лицом, одетый великорусским пастухом, в лаптях, в рубахе, стянутой на животе шнурком, в высокой соломенной шляпе и длинных, цвета льна, волосах. Он держал в левой руке балалайку, бренчал на ней и напевал «Малашу».
Но ни балалайки, ни его не было слышно из-за рева публики:
— Катков! Браво-о, Катков!
Яшка при виде своего любимца пришел в такой восторг, что вскочил на стол, причем раздавил блюдце, стал махать картузом и орать:
— Биц Катков! Ура-а!
И, не довольствуясь этим, он «в знак поклонения таланту Каткова» вложил в рот два пальца и свистнул соловьем-разбойником.
Катков сеял направо и налево улыбки и кланялся.
Но вот мало-помалу толпа успокоилась. В саду воцарилась тишина и Катков начал:
— Ха, ха, ха! — заливалась трехтысячная толпа.
— Браво, Катков!
Надя так и покатывалась. Глаза у нее от удовольствия блестели.
— тянул Катков и каждое двустишие сопровождал рефреном «Маланья моя, лупоглазая моя». Катков закончил:
И он с легким поклоном удалился.
Сад опять заревел:
— Ка-а-атков! Биц!
Катков опять вышел на сцену.
— «Кухарку»!
— «Ах ты доктор»!
— «Купец»! — требовала толпа.
Яшка же настойчиво требовал:
— «Раз, два, три, четыре, пять»!
— «Раз, два, три, четыре, пять», — подхватила толпа. Катков качнул головой и затянул:
— «Доктора», «доктора»! — взревела потом толпа. Катков улыбнулся своей симпатичной улыбкой и снова завел балалайку.
— Ой, мама, умираю! А штоп тебя! Вот поет! Ну и заморил! — взвизгивали в толпе женщины.
Катков разошелся и запел «Кухарку»: