На дне Одессы

Первого Яшка без церемоний сплавил dahin, куда шах персидский, султан турецкий, Менелик абиссинский и сэр Чемберлен ходят пешими, а второго поручил бабке.

Яшка вспомнил о несчастном дяде своем — отставном бомбардире, сосланном за святотатство на каторгу, и назвал его Юрой.

В первое время Яшка был примерным отцом.

Он увеличил штат своих блотиков (воришек), учредил для них постоянные посты возле села Кривая Балка, из которого по два раза в день отправлялись в город с молоком кривобалковские жены и дщери, и заставлял их приносить тройную порцию сливок, творогу и всякой живности. Если же таковые в известном количестве не приносились, то он жестоко бил их.

Яшка сам на досуге кормил из рожка Юру, варил на бензинке кашку для Коли и Олимпиады, нянчился с ними и часто тащил их в городской общественный сад «на свежий воздух».

Все няньки и мамки в городском саду диву давались той нежности, с которой он относился к своим птенцам. Он ежесекундно утирал им носы, поправлял под ними пеленки и развлекал их погремушками.

В высшей степени интересно было посмотреть на него, когда он бережно вынимал детей из плетеной коляски и симметрично, в ряд, рассаживал их под золотистой туей или чайной розой. Одетые в разноцветные платьица и капоры, убранные кружевами и лентами, они сидели под чайной розой, как ласточки на телеграфной проволоке, и наивными глазками поглядывали на прохожих. А Яшка сидел в стороне на скамейке и с увлечением читал подобранный на улице подметный листок.

Прелестную идиллию эту нередко нарушал свирепый, невоспитанный сторож, питавший страшную ненависть к детям и поклявшийся однажды одной мамке, что он разорвет ее ребенка надвое, если увидит его еще раз в кустах.

Увидав детей под чайной розой рядом с художественным фонтаном — гордостью отцов города, он приходил в ярость и орал, потрясая палкой:

— Чьи эти дети?! Кто смел посадить их сюда?!

— Я, — спокойно отзывался Яшка.

— Уберите их сейчас! Слышите?!

— А ты кто?

— Сторож.

— Очень приятно.

И Яшка углублялся в свой подметный листок.

Сторож грозил, взывал к Яшке, как к гражданину города, которому должны быть дороги интересы города. Но все его угрозы и мольбы разбивались о цинизм и наглость Яшки и, махнув рукой, он уходил прочь, провожаемый громовым хохотом нянек и мамок.

* * *

Долго возился Яшка с детьми. Но вот вся эта канитель надоела ему, и он однажды, после того, как Коля испачкал его новый шевиотовый костюм, сказал «баста» и передал детей в полное распоряжение Нади. А спустя несколько дней исчез из дома. Вместе с ним исчезли и блотики, а с блотиками исчезли из дома — молоко, творог и всякая живность.

Олимпиада, Коля и Юра подняли крик. Надя ждала Яшку день, два, три и не могла понять причины его отсутствия.

— Должно быть, засыпался (попался), — решила она.

Но она ошиблась. Ей сообщили, что Яшка на свободе и гуляет.

Надя стала искать его и нашла в трактире. Он сидел, широко растопырив ноги, у машины в компании двух товарищей и толстой женщины с нахальным, вызывающим лицом и хриплым голосом, и покрикивал на двух чистильщиков сапог, мальчишек, стоявших перед ним на коленях и мазавших лаком, один — левый его ботинок, а другой правый. Надя подошла к нему.

— Что тебе? — спросил он грубо.

— Где ты пропадаешь? — спросила Надя.

Яшка вспыхнул, как порох, вырвал правую ногу из рук чистильщика и крикнул на весь трактир:

— А тебе какое дело?!

— Как какое дело?! — удивилась Надя.

— Что мы с тобой, венчаны, контракт на сахарной бумаге мелом писали?!

— Боже мой, что ты говоришь, Яшенька?

Лицо у Нади вытянулось от испуга.

— То, что слышишь. Человек! Еще стакан пива, только без манжета (пены)!

— А ты ведь говорил, что никогда не оставишь меня, — проговорила упавшим голосом Надя.

— Ну, так что? Не век с тобой жить. Я — человек свободный, блатной. Меня в тюрьму посади, я и оттуда сбегу.

— Дети голодные сидят, — робко заикнулась Надя.

— А мне какое дело?

— Чем я кормить их буду?

— Мало, что ли, бычков на улице? Подцепи одного, другого, вот у тебя и на обед будет.

Товарищи и толстая женщина громко захохотали. Надя побледнела, обвела всех растерянным взглядом, насильственно улыбнулась и шепотом спросила Яшку:

— А может быть, пойдешь домой?.. Я на гитаре тебе сыграю «По диким степям Забайкалья», «Марусю»…

— Плевать мне на твою драчилку, — Яшка называл гитару «драчилкой». — Ну отстань! Женичка, серебро мое, обними меня, — обратился он к толстой женщине.

Женичка обняла его. Яшка хлопнул ее рукой по плечу, подмигнул Наде и весело воскликнул:

— Вот это бароха! Я понимаю! С нею и в Сибири не пропадешь!

Надя чуть не расплакалась и оставила трактир.

* * *

На другой день Надя вторично отыскала Яшку и стала опять соблазнять его гитарой и самоваром. Но он не поддавался соблазну.

— Отстань! — твердо сказал он.

Надя махнула на него рукой и отправилась в ломбард. Она заложила все, что у нее было ценного — кольца, браслеты, серьги, дорогие платья.

Вырученных денег хватило ей на две недели.