На дне Одессы

— Как насчет нее? — повторила лениво хозяйка. — Честное, благородное слово, не знаю, что вам сказать. Опять девушка. И откуда столько берется их? Каждый день мне приводят по 40 девушек. А разве можно принять всех? Разве у меня благотворительное заведение? Позавчера только одну приняла. Как ее звать?… Я забыла…

— Еленой! — пробасила Антонина Ивановна.

— Да, Елена… Пришла, знаете, упала передо мной на колени, целовала руки и ноги и плакала: «Тетенька, голубонька, возьмите меня, а то пропаду с голоду, под поезд брошусь. Второй день во рту хлеба не имела. Не допустите до греха». Ну, что было мне с нею сделать, скажите пожалуста? Вы ведь знаете, какое у меня слабое сердце. Я приняла ее. А тебе сколько лет? — спросила хозяйка Надю.

— 27.

— А ты здорова? Грудь у тебя крепкая? Я тебя спрашиваю за грудь потому, что у нас тут дома три чахоточные девушки. Видели дрянь, которая была здесь? — обратилась хозяйка к старухе. — У нее чахотка, чтоб она не дождала до завтра. Представьте себе мое положение. Приходит хороший, благородный фуч (гость), говорит с нею по-деликатному, а она в платок кровью харкает.

— У меня грудь крепкая, — успокоила ее Надя.

— Ну и слава Богу. Оставайся. Насчет жалованья, посмотрим. Если гости не будут жаловаться на тебя, я не обижу. А ты не танцуешь?

— Не танцую.

— Вальц не танцуешь?

— Нет.

— А шмарконд?

— Шакон, — поправила хозяйку со смехом Антонина Ивановна.

— Пусть будет шмарконд, — согласилась хозяйка.

— Нет, — ответила опять Надя.

— Что же ты танцуешь? Полонез, падеспань, мазур, бешеный кадрель (болгарскую)?

— Нет.

Хозяйка тяжело вздохнула и сказала старухе:

— Видите? Берешь их в порадошный дом с улицы совсем неграмотными. Ничего не умеют. Кушать только умеют. У тебя аппетит хороший? — спросила она Надю и беззвучно рассмеялась.

Старуха и Антонина Ивановна тоже рассмеялись. Надя улыбнулась и ответила:

— Аппетит у меня небольшой. Я мало ем.

— Ну хорошо, хорошо. Кушай себе на здоровье. Ты у нас потолстеешь. Видишь, какая я толстая. Пожалуста, Антонина Ивановна, научите ее танцевать, а то срам. Придет фуч, попросит ее танцевать, а она не танцует. А почему у тебя?… как тебя звать? — обратилась она опять к Наде.

— Надей.

— Почему у тебя, Надя, такое скучное лицо? У нас нельзя скучать. Наш дом веселый и все должны быть веселыми. Ну-ка, засмейся.

Надя засмеялась.

— Ну вот. Так. Надо постоянно смеяться. Кто смеется, тому легче живется. Антонина Ивановна, покажите ей комнату. А ты, Надя, во всем слушайся Антонину Ивановну. Она экономка наша и у нас вроде генерала и министра.

Надя кивнула головой, а Антонина Ивановна, надувшись еще больше, подмигнула ей глазом и пошла к дверям.

Надя пошла за нею.

— Ну и морока с ними, — сказала старухе со вздохом хозяйка и отправила в рот еще две ложки клубничного варенья.

XIV ЦУККИ

Антонина Ивановна провела Надю через темный коридор, наполненный удушливым запахом светильного газа, в предназначенную для нее комнату.

Комната была недурно обставлена, но грязна и не убрана. На широкой железной кровати с медными решетчатыми спинками против дверей лежало скомканным шелковое одеяло, а на полу — окурки папирос, обгорелые спички, две пустые бутылки и пробки.

— Вот ваша комната, — сказала Антонина Ивановна.

Надя кивнула головой. Антонина Ивановна быстрым движением руки поправила на умывальном столике в углу кувшин с отбитой ручкой, подобрала с пола бутылки и добавила:

— Комнату эту раньше занимала одна полька, Марина. Вот она, — и Антонина Ивановна указала на кабинетную карточку, стоявшую на подставке, на туалетном столике, среди целой коллекции пустых коробочек, склянок и бутылочек.

Надя сняла со столика карточку вместе с подставкой и с любопытством стала разглядывать свою предшественницу. Она была красивая шатенка с умным улыбающимся лицом и длинными, пышными волосами.

Полулежа в широком пеньюаре на кушетке, она нежно целовалась с белоснежным голубком.

— А она хорошенькая, — заметила Надя.

— Ничего, — процедила Антонина Ивановна, продолжая наводить порядок в комнате.

Она поправила на стене картины и смахивала с них пыль. Надя опустилась на стул и спросила:

— А почему она ушла отсюда?

— Потому что заболела. Ее вчера повезли в больницу.

— Бедная. — В голосе Нади послышалась неподдельная нотка жалости. — А чем она заболела?

— Чем?.. Тем самым… Известно чем… Ну, теперь — капут ей. Третий раз заболела.

Антонина Ивановна с шумом придвинула кровать к стене.

Надя вздрогнула. Она поняла, на какую болезнь намекала экономка, и у нее вырвалось:

— Как жаль ее.

— Чего? — сухо спросила Антонина Ивановна, обдергивая одеяло, и ругнулась по чьему-то адресу: — Черти! Никогда не приберут. Я должна за всех.

Надя с изумлением посмотрела на экономку. Ее поразила ее сухость. Ведь речь шла о загубленной жизни.

— Такая молодая, красивая. Ишь, как с голубком целуется… Как жених с невестой. Улыбается как…

И Надя сама улыбнулась.

— Что ж, что молодая? Она — не первая, — ответила на это, как прежде, сухо Антонина Ивановна.

Надя вторично вздрогнула и улыбка исчезла с ее лица.

— Не первая? — повторила она и подумала: «А что, если и я заболею?»