На дне Одессы

— Гадают, будут ли сегодня пассажиры (гости) — объяснила Бетя. — А пассажиры будут и много их будет. Видишь, сколько окурков?

Леля, окруженная товарками, загнала кучку окурков на середину зала под люстру. Потом, разогнув спину, она с вытянутым над головой веником три раза обошла вокруг люстры, легла на пол на живот и заболтала ногами.

Последний "номер" не входил в программу гадания. Гадание, после того, как она обошла люстру, окончилось.

Леля баловалась теперь, как школьник.

— Вставай! Будет лежать на полу, — сказала ей строго экономка.

В это время в зал пролез какой-то мастодонт, укутанный в меховую шубу и накрытый высокой меховой шапкой, из-под которой выглядывала курьезная физиономия — маленькие насмешливые глаза, толстый и синий, как картофель, нос, длинные висячие усы и большие красные щеки.

— Ура! Пассажир! — крикнула Леля.

— Подрядчик! — крикнула Тоска.

— Нет, волопромышленник! — крикнула Антонина Ивановна.

Пассажира приняли с почетом. Шестеро девиц взяли его на абордаж и, награждая его всякими ласкательными эпитетами — "мамочка" и "душенька", — потащили его в угол.

Вслед за ним пролез в зал другой пассажир — в куцем пальто.

"Ррржжззззз!" — донеслось вдруг с улицы. К дому подкатили трое дрожек.

Сима Огонь подскочила к окну, распахнула ставни и выглянула на улицу.

Внизу, в светлом пятне от фонаря, высаживались молодые люди.

— Гости, гости! — весело вскричала Сима.

— Ура! — заорали девушки.

— А правда, я — молодчина? — приставала к каждой Леля.

Она была очень довольна своим гаданием и сияла.

— Правда, молодчина, — отвечали ей.

Около дюжины девиц бросились вон из зала и устремились к площадке, на которой, попирая ногами мат с надписью: "Добро пожаловать, милые гости", с улыбкой и распростертыми объятиями поджидала гостей Антонина Ивановна.

Молодые люди, расплатившись с извозчиками, один за другим входили в прихожую со смехом, толкали друг друга, непечатно ругались и сдавали швейцару пальто и галоши.

— Вун-Чхи! — пронзительно крикнула Матросский Свисток.

— Вун-Чхи! — радостно повторили за нею остальные девушки.

Вун-Чхи был отставной студент, красивый парень лет 27, шатен с веселыми карими глазами. Он считался постоянным посетителем этого дома и был любим всеми девушками за свою доброту, благородство, жизнерадостность и многочисленные таланты.

Каждый приход его считался в этом доме большим событием. Как всегда, он предводительствовал небольшой компанией и был навеселе.

Волоча за собой, как шлейф, полузимнюю старую шинель с выцветшим бобром, он медленно подымался наверх по лестнице, убранной растениями, презрительно оглядывал следовавшую за ним компанию и, сильно жестикулируя, трагически декламировал знаменитое Гейневское стихотворение:

Фраки, черные чулочки, —
Все так чинно, миловидно,
Комплименты и остроты,
Только сердца здесь не видно.
Ухожу от вас я в горы, —
Там в природе ближе люди,
Ветерок там тихо веет,
Легче дышится там груди.

Компания из семи юношей ржала и скалила зубы и один из них, по имени Онаний — совсем зелененький юноша, настоящий "карандаш" — ронял сквозь ржанье:

— Вот подлец! Вот фрукт! Чудак! Что выдумал? "Фраки, черные чулочки, горы!" Это он на горы лезет! Ой, умру!

Пока Вун-Чхи взбирался на горы девушки столпились у верхней ступеньки и осыпали его приветствиями и вопросами:

— Здорово!

— Папиросы принес?

— А петефуры?

— Где брошь? Давай брошь! Ты обещал!

А когда он взобрался на площадку, они тесно окружили его и задергали.

— Тьфу, тьфу! — стал Вун-Чхи комично отплевываться и отмахиваться руками. — Да расточатся врази. Брысь!

Но девушки не "расточались". Они, напротив, теснее обступили его и сильнее задергали.

Антонина Ивановна поспешила к нему на выручку.

— Да что вы уцепились за него, как черт за сухую вербу?! — прошипела она. — Дайте-ка им по шеям, — сказала хозяйка.

Девушки перестали дергать его и отскочили.

— Здорово, коллега! — проговорила весело Антонина Ивановна и протянула Вун-Чхи руку.

— Какой я тебе коллега? — ответил со смехом Вун-Чхи, пожав ей руку, и спросил начальническим тоном: — Все благополучно?

— Так точно! — отрапортовала Антонина Ивановна.

— А! Мадам! — воскликнул Вун-Чхи. — Как всегда — на славном посту! Я и не заметил вас! Пардон!

Хозяйка ласково улыбнулась и беззвучно засмеялась. И она также благоволила к нему.

— Позвольте пожать вашу честную, мозолистую руку, — сказал Вун-Чхи и сильно потряс ее руку.

— Ой! — скривилась хозяйка. — Чтоб вы 200.000 рублей выиграли. Вы мне чуть руку не вывихнули.

Девушки и товарищи Вун-Чхи, глядя на эту сценку, так и покатывались.

Вид у Вун-Чхи был теперь самый бесшабашный. Шинель, скатившись с одного плеча, почти вся лежала на полу. Фуражка сбилась на затылок и из-под нее на лицо вывалился, закрыв пол-носа, длинный локон. Увидав среди девушек 10-пудовую Ксюру-Пожарную Бочку Вун-Чхи, как прежде, трагически продекламировал:

— Офелия! О Нимфа! Ступай в монастырь!