На дне Одессы

Становилось поздно. Надя, покинутая Бетей, сидела одна-одиношенька у камина и страдала. Ее женское самолюбие было сильно задето. Никто из молодых людей не обращал на нее внимания.

"Неужели, — думала она, — я такая уже некрасивая и неинтересная?"

Она вспомнила совет экономки: "Закинуть глаза на потолок и задуматься".

И она последовала этому совету.

Совет оказался практичным.

Не прошло и пяти минут, как клюнуло. На нее обратил внимание студент из Дюссельдорфа. Он подошел к ней, остановился перед нею на далеком расстоянии, растопырил ноги и, пыхтя своей крученой трубкой, спросил:

— О чем, барышня, думаете?

— Я думаю, — ответила живо Надя, припоминая слова экономки, — за свой родной Киев и Днепр-реку.

— Вот как?! А кого вы там оставили?

— Папасу и мамасу.

— Сказите позалуста, мамасу и папасу, — передразнил он. — А в какой гимназии вы учились?

— У киевской.

— А доказать равенство двух треугольников умеете?

Надя выпучила глаза.

— А что такое логарифмы? А экстемпоралиа? А имя существительное?

Надя еще больше выпучила глаза.

Она ровно ничего не понимала.

— Ай да гимназистка!

Студент громко расхохотался и повернулся на каблуках.

Наде сделалось больно. Обидный и насмешливый тон студента сильно оскорбил ее, и на глаза ее навернулись слезы. В это время в зал вошла Бетя.

Бетя теперь была какая-то особенная. Глаза у нее задорно блестели, лицо улыбалось блаженной улыбкой, и во всей фигуре ее проглядывала какая-то удаль. Объяснялось это тем, что она немножко хватила водки. Она только что оставила кабинет, где Вун-Чхи поил девушек.

Бетя отыскала глазами Надю, подсела к ней и спросила:

— Что с тобой?

Надя всхлипнула и рассказала, как ее обидел студент.

— Э! Плюнь ты на него, дурака, — сказала Бетя.

Надя перестала всхлипывать. Бетя закурила папиросу и проговорила с прежней блаженной улыбкой:

— А как хорошо было в кабинете. Если бы ты видела, что Вун-Чхи выделывал! Какие смешные анекдоты рассказывал… Ах! — вскрикнула вдруг Бетя, выронила папиросу и крепко прижалась к Наде.

Она моментально изменилась. Глаза ее потухли, лицо помертвело, вся ее фигура съежилась и забилась, как в лихорадке.

— Боже!.. Что с тобой? — спросила испуганно Надя.

— Пожар… посмотри, — прошептала с трудом Бетя. Она глядела перед собой большими глазами в одну точку.

Надя посмотрела и увидала, как в углу, возле рояля, горит пачка газет. Кто-то уронил в пачку окурок.

Пламя яркими, короткими змейками выползало со всех сторон, и одна уже жадно лизала пузатую ножку рояля. Но его моментально заметили.

Молодые люди веселой стаей налетели на пламя и с гиком, свистом и громким хохотом затоптали его своими желтыми и лакированными ботинками, туфлями и сандалиями.

Когда пламя было потушено и на его месте осталась кучка обгорелой бумаги, Бетя ожила. Глаза ее опять заблестели, она протяжно вздохнула, подняла упавшую на паркет папиросу и прошептала:

— Слава Богу.

— И чего ты, дурочка, испугалась? — спросила Надя.

— Ах, не спрашивай, — ответила Бетя и опять протяжно вздохнула. — Я так боюсь огня, так боюсь… Когда я слышу "пожар", я умираю. А знаешь, почему? Когда я работала на табачной фабрике, однажды в нашем папиросном отделении произошел пожар. Я так испугалась, что осталась на месте. А все выбежали. Понимаешь? Все горит кругом меня. Папиросная бумага, ящики, столы, табак, бандероли, коробки. А я сижу. Дым в грудь мне лезет. Я хочу кричать и не могу. Хочу плакать — не могу. Хочу бежать — тоже не могу. Спасибо одному пожарному. Если бы он меня не вынес на руках, я сгорела бы. Я после этого целый месяц была расстроена, не могла смотреть на лампу и пугалась, когда слышала звон. Я все думала, что пожарные едут… Ах, какая я нервная и больная. Я скоро, вот увидишь, умру.

Бетя проговорила последние слова упавшим голосом и закрыла лицо руками.

По частому вздрагиванию ее рук, груди и плеч Надя догадалась, что она плачет. Надя молча обхватила ее за талию и прильнула к ее щеке губами.

XX РАЗБИТАЯ ВАЗА

Было три часа ночи.

Молодые люда то приливали в зал, то отливали.

Потанцевав, подурачившись, поругавшись с девицами, они отправлялись в соседние такие же дома, где убивали остаток ночи.

Негр-кок (повар), засунув руки в карманы и поблескивая электрической булавкой и ослепительно-белыми зубами, откалывал посреди зала, к большому удовольствию публики, под музыку Макса, особый танец, похожий на "jig". Он топтался на одном месте и выбивал оглушительную дробь подметками и каблуками.

— А я не желаю! — пронесся вдруг по залу женский сердитый голос с истерической ноткой.

Надя быстро повернула голову в ту сторону, откуда послышался голос, и увидала Тоску. Она сидела, крепко обхватив левую ногу, заложенную за правую, на кушетке и сверкающими глазами, глазами разъяренной тигрицы глядела в упор на крайне несимпатичного субъекта.

Субъект стоял перед нею, выгнувшись всем корпусом, тормошил ее за плечо и несколько раз переспрашивал:

— Так ты не желаешь?

— Да! Не желаю, и баста! — отвечала Тоска.

В одну минуту вокруг обоих образовалась кучка из девушек и молодых людей.

— Что там? — спросила Надя.