На дне Одессы

— Дайте дочитать, — сказала Саша и продолжала: "Тулузские граждане поступали так. Виноватую приводят к ратуше… Палач связывает ей руки и надевает ей на спину дощечку с полным разъяснением ее вины. В таком виде ее везли на скалу, которая находилась посреди реки…"

— Здорово! — воскликнула Леля и вторично бросила торжествующий взгляд на хозяйку.

"…Тут виновную сажали в приспособленную для сего клетку и осторожно, не давая захлебнуться, три раза опускали в воду…" А, хозяйка?! Что вы на это скажете? — насмешливо спросила Саша.

— Э! Сказки, выдумки! — махнула хозяйка рукой.

— Как сказки?! Как выдумки? — горячо заговорила Саша.

— Какой-то шарлатан писал.

— Как шарлатан писал?! Это все — из истории.

— Ну так что, если из истории? — начала сердиться хозяйка. — В каком году это было?

— В 1398.

— Ну, вот видишь! — обрадовалась хозяйка. — Народ в то время был дикий, как зверь. Как вы находите, мусью Макс?

Макс на минуточку попридержал на черном квадратике шахматной доски коня и ответил с достоинством, как авторитет:

— Конечно. Тогда народ был совсем дикий, и всех порядочных людей жгли на кострах и варили в смоле. Например — "Жандарк" (Жанна д’Арк). Что с этой бедной девочкой сделали! Взяли ее мошенники, шарлатаны, привязали к столбу и подожгли. А что с Колумбом сделали, с тем, что отыскал Америку? Эти потерянные люди взяли его и заковали в цепи, как последнего каторжника. А что, вы думаете, было бы с Бисмарком или Шарлем Леру, если бы они тогда жили? Их тоже сожгли бы или заковали, как каторжников. А теперь этого не может быть, потому что цивилизация, университеты и прогресс.

— А жаль, — вздохнула Тоска.

— Что жаль?! — вспылила хозяйка. — Если тебе не нравится, можешь убираться отсюда. Может быть, тогда нас в клетку и сажали, а теперь никто не посмеет. Почему? Потому что у нас официальное разрешение от города есть. Прогресс! Теперь понимают, что мучить порядочную и честную женщину, которая кормит такую шваль, как вы все — нехорошо. И куда бы вы делись, если бы не я?

Хозяйка горячим взором обвела столовую.

— Сдохли бы с голоду! Тьфу! — и крепко обиженная и возмущенная, очаровательная в своей правоте хозяйка оставила столовую.

Девушки проводили ее свистом и насмешками.

Когда шум улегся, Саша сказала Василисе, сидевшей у окна с отцовским письмом в руке в глубокой задумчивости:

— Сыграй что-нибудь.

Василиса подняла голову и ответила устало:

— Не в расположении я.

— Ну, не ломайся, пожалуйста.

Василиса пожала плечами, нехотя поднялась, подошла к буфету, достала оттуда тальянку (гармоника), села опять на прежнее место и лениво стала перебирать клапаны.

Резкие, трескучие и тягучие звуки горохом рассыпались по столовой.

Лицо у Василисы, как только она прикоснулась к клапанам, изменилось. Оно покрылось румянцем, и большие серые глава ее засветились особым красивым блеском. Василиса моментально перенеслась в Тульскую губернию, в свою родную деревушку, в то хорошее время, когда она в коротком платьице шалуньей-девочкой бегала по кривым, пыльным улицам с ведрами, крала горох в барском огороде и лакомилась им, и то время, когда, превратившись в здоровую, краснощекую, ядреную девушку, днем работала на молотилке, а вечером в кругу товарок и парней, экспромтом складывала песни и слова на них, за что слыла на всю деревню "прикладчицей".

Василиса извлекла еще несколько аккордов и стала вытягивать из тальянки, как жилы, ноющий северный мотив и выкрикивать стихи собственного производства:

Во сатиновой рубашке, тальянка во руке.
Гармоньица хороша, золотые голоса.
Я любила, толку мало.
Хочу бросить, жалко стало.
Голосочек закатимый,
Закатился друг мой милый.
Несчастная моя доля,
Всякий глаза коля.
Не пиши ты, милка, письма,
Разошлися мои мысли.
Светит месяц над могилой,
Над моей хорошей милой.
Ты скажи, моя лучина,
Платок милкин получила?
Стоит милка на горе, утирается,
А я вижу издаля, что косынка моя.
Ай косынка, ай платок,
Ай вышитый уголок!

— Ша! Не нудь! — крикнул Симон.

— Будет! — крикнул в свою очередь Макс.

Но Василиса не слышала их и не обрывала своей музыки.

Надя залюбовалась ею. Василиса была теперь хороша, как степной цветок. Щеки ее пылали, глаза блестели, пухлые губы улыбались, и вся фигура ее, полная, красивая, вздрагивала.