На дне омута (СИ)

Его голос звучал, как у фокусника на ярмарке, этим человек в белом наверняка пытался расположить ее к себе, но его глаза вовсе не были такими же добрыми, как глаза Акилы, хотя имели почти тот же серо-зеленый цвет. Старик улыбался только уголками рта, но все остальное его лицо оставалось строгим, а — дети остро, как никто, чувствуют фальшь улыбок. Асте не хотелось верить ему, не хотелось слушать, она думала лишь о том, что за дверью ее и правда ждут.

В сказках о волшебниках и колдунах, которые рассказывал Акила, магия всегда представлялась чем-то ярким и удивительным. Как та ягода, что он сам мог вырастить за пару минут, заставляя крохотное семечко пробуждаться и тянуться вверх, как второе солнце, загорающееся под потолком глубокой пещеры, в которой знаменитые герои отдыхают после сражения с драконом, как сотни оживших статуй, марширующих по дорогам к королевскому дворцу… Но у старика, наверное, были другие представления о ней, потому что он не сотворил даже маленького чуда, только сипло и неразборчиво бормотал что-то, водя руками над головой Асты.

— Смотри, — велел он, поворачивая ее к одному из зеркал.

Смотреть не хотелось, потому что пронзительный свет, разбивающийся на множество лучей, резал глаза, но Аста вдруг обнаружила, что ее голову крепко держат, не давая отвернуться. Она засопела, обиженно кусая губу, попыталась вывернуться — напрасно, словно пичужка из крепких силков охотника. И посмотрела прямо перед собой, в отражение.

Взгляду открылся хоровод зеркал, бесконечно тянущийся вправо и влево, бесконечно повторяющий ее собственное лицо и возвышающегося позади белого старика. Это было совсем не то, что отражение в речной воде или начищенном подносе — чистое, незамутненное, оно в точности повторяло каждую гримасу, каждое малейшее движение, даже каждый встопорщенный волосок на ее голове. Аста вгляделась, впервые изучая себя настолько явно. А потом вдруг увидела другое, взрослое лицо.

Женщина страшно вытаращила глаза и побледнела, губы у нее дрожали.

— Сиди здесь и не высовывайся! — шептала она, заталкивая Асту под опрокинутую телегу. Дыра в борту была тесная и узкая, женщине приходилось расшатывать одну доску, в кровь раздирая ладони, пока девочка, наконец, смогла протиснуться. — Только ни звука, малышка, поняла? Спрячься и молчи, как когда вы играли с папой во дворе. Ни звука!

Она повторила это еще раз, и ее лицо исчезло, оставив Асту одну в полутьме хлипкого укрытия.

Эта сцена всплыла из глубины зеркала, заставив девочку отшатнуться. Губы задрожали сильно-сильно, глаза налились слезами, но ей все еще приходилось смотреть в стекло. Теперь она видела, как прежде симпатичное отражение кривится, как по его щекам ползут мокрые дорожки. Аста словно вновь оказалась там, на твердой и холодной земле, где затем ее окружила сплошная темнота. Она не помнила, как разбилась повозка, не помнила, что случилось после, словно до появления Акилы — тогда еще лишь незнакомца со смешной кожаной тесьмой на голове — пролетела целая вечность. И вечность та была полна страха, непонятных звуков, ржания лошадей, холода от мокрого подола платья, больно царапавших осколков, попадавших то под руки, то под живот…

Она затопала ногами, но старик не отпускал, а картинка в зеркале не менялась. Стебельки травы мельтешили прямо перед глазами, что-то хрустело, булькало и стучало снаружи, а девочка упрямо зажимала рот грязными ладонями, потому что в ее голове еще стоял последний строгий наказ: «Молчи, не звука!». Она послушно молчала и когда вокруг сгустилась темнота. Совсем не такая мягкая и прозрачная, какая бывает по ночам, а плотная, как будто голову накрыли черным покрывалом, холодная и враждебная. Аста не видела даже собственных рук — до тех пор, пока рядом не возникло едва различимого свечения. Если прикрыть глаза и сильно-сильно потереть веки, то в темноте начинают появляться цветные пятна — вот именно такое пятно, чуть зеленоватое и постоянно перетекающее из одной формы в другую, проплыло перед Астой, а за ним еще одно, и еще…

Старик резко убрал руки с ее головы, и она чуть не упала. В носу противно щипало и хлюпало, через него стало трудно дышать, а ниже, в горле, поселилась густая тошнота, которая уже бы вырвалась наружу, успей девочка съесть хоть что-нибудь на завтрак. Аста попеременно то шмыгала носом, то пыталась проглотить мерзкий комок, то терла влажные от слез глаза, лелея страх от внезапно проснувшихся воспоминаний и теперь уже искренне радуясь яркости солнца. Стоило прикрыть глаза, как та самая тьма с зеленоватыми щупальцами вставала перед ними, и потому Аста старалась держать их широко открытыми, как только могла.

Старик громко позвал кого-то. Она даже не поняла этого, но потайная дверь вновь раскрылась, пропуская теперь синие мантии — такие же, как были на бородаче. Их отражения заплясали в стенах, и Аста вздрогнула — ей показалось, в зал вошла огромная толпа, но стоило тем приблизиться, как они превратились всего лишь в двух совершенно не запоминающихся людей.

— В чем дело, наставник Гарен? У вас возникли проблемы?