На дне омута (СИ)

Когда они впервые встретились, этот рыжий травник вызывал у Дьюара только раздражение. Взъерошенный, слегка неуклюжий, полный праведного гнева и стремления заставить «черствого некроманта» прийти на помощь к «ни в чем не повинным горожанам». Решимости у него было хоть отбавляй, но вот умения… Воспитанник какого-то деревенского знахаря, который и сам о магии знал разве что по наитию, — и несмотря на это, он готов был броситься в самое пекло, не подозревая о том, что в его силах вызвать дождь и потушить пламя. Была какая-то таинственная сила в этом негромком голосе, в мягком понимающем взгляде, в совершенно шаманских бусинах между рыжих волос, над которыми обученные маги только смеялись. И противиться этой силе — все равно, что ладонями от текучей воды отгораживаться. Такие люди умеют согревать своим присутствием, а одиночество холодит душу порой не меньше, чем само Загранье, и отходить от теплого очага в студеную зиму становится жутко, как никогда, потому что рискуешь потеряться в закоулках собственных кошмаров.

Дьюар приоткрыл дверь в полусонный коридор. Почти все из обитателей замка, постоянных и заезжих, уже разошлись по комнатам, и здесь наконец-то воцарилась благословенная тишина, а также хоть мало-мальски правдивое ощущение того, что слух самих стен ненадолго притупился, сморенный той же дремотой. Дверь в комнату Акилы находилась прямо напротив, стоило лишь миновать несколько других одинаковых дверей вдоль коридора. Она была такой же серой, как все остальные, с отполированной бесконечными прикосновениями круглой ручкой и точно так же не внушала ощущения гостеприимства. Дьюар ненадолго задумался, так уж ли важно ему поговорить с Акилой именно сейчас или лучшее время настанет все же после рассвета, но вспомнил, что утром наставники Ордена придут за Астой, а значит, начнутся долгие прощания, суета и выяснение подробностей, среди которых ни для каких разговоров уже не будет места. И все-таки постучал.

Акила не спал, сидел на кровати со слегка потрепанной книгой, которую дочитал уже до половины. Впрочем, стоило признать, книга не была слишком толстой, а некоторые ее страницы, как заметил Дьюар еще с порога, полностью занимали рисунки. Увидев товарища, травник оживился, на пару мгновений его губы словно сами собой растянулись в привычной мягкой улыбке, но вскоре снова озабоченно сжались. Походило, что он не успел додумать какую-то мысль и сейчас напряженно старался успеть за ней, но она ускользала вместе с последним отсветом заката.

— Мне дал ее один новый знакомый, — Акила приподнял книгу, позволяя рассмотреть обложку с подкрашенной надписью. — Скажи: то, что здесь написано — правдиво?

Дьюар чувствовал стойкое отвращение к книгам с тех пор, как дни и ночи проводил в перелистывании пыльных страниц, попытках разобрать кривые почерки почивших мэтров и бесконечном перечерчивании рунных карт. Наставник считал это полезным — книги занимали ученика, заставляя сидеть на одном месте и удерживая от лишних вопросов, ответы на которые можно было отыскать под их заплесневелыми обложками. Но вот про это конкретное произведение, однажды попавшееся им во время посещения близлежащего городка, он отозвался яснее и красочнее всего — бросил его в огонь после пролистывания первых глав.

— У сочинившего этот трактат болтуна никогда не было некромантского дара, да и дара к магии вообще, — проворчал Дьюар, хотя бы в этой малости соглашаясь с наставником безоговорочно. — Он пишет с чужих слов и то, что ему удалось запомнить, многое путая на ходу.

— Но все же… — Акила покачал головой. Какие-то невысказанные вопросы мучили его слишком сильно, чтобы сдаваться перед первой баррикадой. — Вот тут, про «Печать Загранья». Он говорит, что после соприкосновения с миром мертвых некромант и сам будет как мертвый, пока не «вкусит жизни чистой и всеобъемлющей». Что это значит?

— Вот из-за подобных книжонок некоторые и думают, что мы едим младенцев на завтрак, — с коротким смешком выдал Дьюар. Потому что в этих стенах и со старым товарищем это могло сойти за шутку — плохую, заметно натянутую, но шутку. С незнакомцами приходилось быть осторожнее — могли и впрямь поверить. — Нет никаких печатей, и нет ритуалов, их снимающих… Представь, что смерть как паутина, она прилипает к тебе, если ты ее касаешься. Налипает все больше и больше, пока не скроет своим коконом, поэтому иногда необходим огонь жизни, чтобы ее сжечь. А когда жизнь вспыхивает ярче всего? Последний вздох перед погружением в Загранье и приход в мир из тьмы небытия, рождение и совокупление… Это даже проще, чем жарить младенцев, не находишь?

Акила было закашлялся, невольно скосив глаза на мирно спящую у стеночки Асту, затем слегка покраснел.

— Так ты с тем парнем… Эм… Дело в этом, да?