На Днепре (Роман. Рассказы)

Пенек и не ожидал, что его ложь породит такие последствия. Костюмчик, правда, еще не готов, но обрастает каждый день новыми частями, то рукавом, то воротником, — загляденье, а не костюм! Он становится все более соблазнительным, неотразима влечет к себе Пенека.

Чем ближе к завершению костюм, тем сильнее тянет Пенека в дом Исроела, взглянуть на свой новый наряд. Но посещать так часто Исроела неудобно, это может повредить Шмелеку. Вот напасть!

Для иного человека надеть новый костюм — дело заурядное, будничное. Для Пенека — это праздник. Он и не запомнит, когда последний раз надевал обнову. Все, что на нем, заношено, изодрано, кое-где заплатано Шейндл-долговязой. Разумеется, еще никто не умирал от того, что ходит в обносках. Но покажите Пенеку человека, которому не хотелось бы к лету приодеться! Тем более когда два раза в день ты примеряешь костюм и ощущаешь всем существом, что его пригоняют к твоим плечам, к твоей талии, именно к твоей, а не к чьей-либо чужой. Тем более если твой костюм создается на твоих глазах. Вот только что лежал бесформенный кусок материи, правда довольно красивый, этакий серенький, но все же это было лишь мертвое, безжизненное сукно. К тому же его изрезали, искромсали, превратили в лоскутья — смотреть было больно! Большие портновские ножницы в руках Исроела мрачно лязгали, как нож убийцы. За один лоскут взялся сам Исроел, а два более узких поручил Пейсе. И хотя Цолек здесь больше не работает (Шмелек сулит ему за это золотые горы, обещал отца родного заменить), все же работа как-никак, а подвигается.

Одна боковина уже подшита холстиной, сметана на живую нитку, местами отутюжена, местами прострочена. К боковине подшита спинка, швы белеют на сукне. Рукавов еще нет, коленкоровый воротник таков, что дерни — он отлетит. Но все-таки это уже «нечто». Оно уже пахнет собственным запахом и запахом раскаленного утюга, с часу на час становится милее и как бы говорит Пенеку: «Это будет не костюм, а загляденье!»

Но это как раз и удручает Пенека. С одной стороны, ему нужно в интересах Шмелека приложить все усилия, чтобы работа Исроела замедлилась, даже приостановилась. С другой — Пенек беспрерывно ловит себя на желании поскорее увидеть костюм готовым, хоть и не уверен, придется ли ему его надеть. Ведь вся затея построена на лжи.

Пенек просто не знает, что ему делать. Вот так беда! Положение со дня на день осложняется.

Шмелек уже заложил у Гдалье — «птицы палестинской» — свои новые ботинки и женино зимнее пальто, но получил за это гроши. Пальто он шил сам, и оно было полумужским-полуженским. Если этот прохвост Пейса не оставит сегодня завтра работу — дело дрянь. Шмелек и сам этого не скрывает:

— Последние деньги на исходе. Не на что будет уехать в Одессу.

Жена обнимает Шмелека обнаженной рукой (она любит хозяйничать у себя в комнатушке без кофточки) и убеждает его не тужить. Она хвастает своим уменьем вести хозяйство:

— Вот увидишь: сегодня из ничего сваг’ю обед!

Пенек уверен, что этот обед «из ничего» получится у нее очень вкусным. Он охотно его бы отведал.

Шмелек не спал всю ночь… Он проторчал до рассвета у дома портного Исроела, дождался Пейсу и подрался с ним. Драка ни к чему не привела: Шмелек вернулся домой с оторванным воротом и исцарапанным лицом… Жена пробирала его:

— Знала я, что так и будет! Г’азве я г’аньше не говог’ила?

По ее мнению, Шмелек не должен был этого делать.

— Все это зг’я!

Она уверена:

— Спог’ и без того не сегодня завтг’а будет г’азг’ешен. Ведь вот послушай, что рассказывает Пенек: от Ташкег’а и дг’угих заказчиков пг’иходили к Исг’оелу, г’угались, почему он не сдает г’аботу к пг’азднику. Г’озились забг’ать костюмы незаконченными.

К тому же в дело вмешалась квартирная хозяйка Шмелека, богомольная Сара-Либа.

— Мммм, — говорит жена Шмелека, — пусть на ее набожном г’отике выскочит столько болячек, сколько г’аз она солгала! Добг’енькой вдг’уг стала! Зашла ко мне будто из сочувствия и говог’ит: «Слышала я, что Шмелек ваш собиг’ается в Одессу. А в Одессе что? Ждут не дождутся его там, что ли? Побегут ему навстг’ечу? Мало там дг’угих г’аботников?» Чег’т бы ее побг’ал! Вдг’уг сочувствовать начала! Ясное дело, подослал ее Исг’оел…

А в «доме» в это время происходит вот что.

Со всей округи прибывают люди проведать больного и выразить ему соболезнование. Они наполняют комнаты ярмарочной суетой и гулом. Впрочем, у этих людей не только «соболезнование» на уме — у них общие торговые дела с Михоелом Левиным. Дела эти, большей частью, построены на личном доверии к Левину и не оформлены никаким договором. Теперь, когда Михоел Левин при смерти, его компаньоны переполошились. Детей Левина они не знают и им мало доверяют. Пока старик еще жив, они хотели бы закрепить свои права на бумаге. На их вопросы Иона по обыкновению нарочито быстро и громко переспрашивает:

— То есть как?

Удачнее Ионы с этими гостями ведет разговоры Шейндл-важная. Прежде всего она радушно усаживает их за чайный стол. Чай, по ее мнению, обладает свойством успокаивать горячих людей.