А у подножия вершины Столетова, там, где на широкой площадке расположен старый храм, еще одна памятная доска со стихами неизвестного поэта:
Здесь воевали бойцы армии Толбухина. Здесь боролись с немецкими фашистами отец Антти Карилайнена и отец Ивана Ганева. Так продолжается история. Так вписываются новые страницы в боевую летопись, летопись славы.
Много памятников, барельефов и бронзовых досок водружено на Шипкинском перевале, на вершине Столетова. Богиня победы Ника Самофракийская с мечом. Фигуры болгарского ополченца и русского солдата. Надписи о завоеванной свободе и о братстве русских и болгар, скрепленном кровью.
…Я вышел в раздумье из склепа, в котором хранится мраморный саркофаг, и остановился пораженный.
Туман окончательно рассеялся. Хребты, и сопки, и долины — все было залито солнечным светом. На склоне холма стояли, взявшись за руки, Катя Макарова и Иван Ганев. Они молча смотрели вдаль. Счастливые лица их были озарены солнцем.
Катя Макарова никогда не видела моря. Только Байкал, как чудо, которое может присниться, открылся ей сквозь распахнутое окно вагона. И она едва не отстала от поезда, сбежав с насыпи на станции Ангара, чтобы окунуть руки в воду и захватить отшлифованный, омытый валунок на память.
Но Байкал был свой, сибирский. Он был хоть и славным и священным, но не настоящим большим морем.
А тут вот, в Болгарии, довелось ей познакомиться с настоящим Черным морем. В часы прибоя оно набегало на берег. Хорошо было лежать на этом берегу на самой-самой кромке, и скатываться в воду, и плыть, загребая ее большими мужскими саженками, и переворачиваться на спину, покачиваться на волне, смотреть в далекое небо, по которому бесконечными караванами шли облака, и думать о том, что ты в Болгарии, за тридевять земель от своего Красноярска, и что живут здесь замечательные люди, и что сейчас подплывет к тебе такой вот, вчера еще незнакомый, Иван Ганев и будет плыть рядом, и будет молчать, потому что не нужны никакие слова, и ничего еще вообще не известно, и она ведь вернется в свой Красноярск, в тайгу, а он останется в Пловдиве. Он, смешной, все хочет узнать, что такое счастье. А может быть, счастье оно лежит совсем рядом, а вот найти к нему путь труднее, чем пересечь и моря, и реки, и горы.
…Варнинские военные моряки пригласили нас в свой дом отдыха на вечер самодеятельности.
У Ивана Ганева было там много-много знакомых еще по морскому училищу.
На открытой сцене, над самым морем, под звездами, матросы и офицеры болгарского Черноморского флота пели на болгарском и на русском языках песни о России, о тихом Доне.
Песни были и грозные, воинственные, где вспоминалось об исторической борьбе с турками, и лирические на тексты Смирненского и Вапцарова.
Вот вышел коренастый морячок в бескозырке с аккордеоном и запел под собственный аккомпанемент, подмигивая нашим девчатам, сидевшим в первом ряду на самых почетных местах:
Под густой, под заветной сосною Ты до звезд простояла со мною…
С каждым новым куплетом песня становилась все задорнее, все заразительнее, все завлекательнее. И вот уже подтянули наши девушки, и я слышу, как ведет мелодию Катин, от самого сердца идущий голос:
А потом выступали физкультурники, и акробаты, и юмористы. Не все тонкости болгарского языка доходят до нас. Но мы смеемся вместе со всеми. Мы чувствуем себя дома, у своих, близких нам друзей. И нет никаких границ, разделяющих нас.
А потом общий болгаро-русский хор:
Берег опустел. Где-то далеко на Варнинской башне прогремели двенадцать полночных ударов. Мои товарищи давно уже вернулись домой. Строгая наша бригадирша пересчитала всех, точно наседка своих цыплят, и ушла на покой.
Крепко спал и сосед мой по комнате Антти Карилайнен. А мне не спалось. Я вышел к морю. Широкая лунная дорожка уходила к самому горизонту. Где-то вдали шли несколько лодок, и от каждого взмаха весел взлетали целые снопы золотых искр.