На другой день

— Ты глупости говоришь, Люба, — высокая Эльза поправила на переносье очки. — Ты не знаешь человеческой психологии. — В классе она считалась самой начитанной, к ее голосу ученицы прислушивались. Никто не обронил слова и теперь. — Трусость и робость, конечно, неблестящие качества, это понятно и первокласснику, но в одном случае, перед лицом противоположного пола, уясните девчата, робость оправдана.

Смысл этого замечания Наташа поняла позднее, когда шлепали опять босыми ногами по мокрым лугам. Сделалось немножечко страшно, а все же приятно. Только зачем он дарил при всех?

Подходили уже к окраине — Наташа решила обуться. Покуда застегивала ремешки туфель, подбежал Федя.

— Ты не сердись, Наташа, — сказал он полушепотом, чтобы не расслышали приближавшиеся друзья. — Я думал, если я сорву цветок и не подарю тебе, ты посчитаешь меня за простофилю, поэтому и дарил, как самой, самой…

Наташа покончила с ремешком и выпрямилась. В темноте не видно было, покраснел опять или не покраснел Федя, но того, как он боязливо оглядывался, как говорил, — не говорил, а умолял, — она не могла не заметить. Ею овладело не испытанное раннее чувство неудержимого торжества.

— Тогда ты просто Филя! — воскликнула она и побежала догонять подружек.

"Просто Филя!" — пронеслось в сознании ее и теперь, уже засыпающей. Колючая чаща леса и розовое пламя багульника, плеск воды под ногами в лужах и смешки девчонок, запах прели и смоли и терпкий привкус надкушенного стебелька подснежника… Так она и растворилась в радостном обаянии весны.

X

А утром от хорошего настроения у Наташи ничего не осталось, потому что вдруг заболел отец. Ни накануне, ни ранее он не говорил о своих недомоганиях. Пришлось делать ему согревающий компресс, бежать за лекарствами, а потом даже вызывать такси и везти больного в стационар научно-исследовательского института с мудреным названием: ортопедии и восстановительной хирургии.

По тому, как отца там встретили, — радушно, называли по имени-отчеству, Наташа поняла: он был в стационаре и раньше. А она и не расспросила его ни разу как следует о здоровье, называется, дочь! И еще досадовала Наташа, что проходила накануне допоздна, не беспокоясь о родном отце, смеялась и радовалась и в лугах, и дома, а отцу было уже плохо, как бы он ни прикидывался здоровым.

Наташе хотелось обо всем этом поговорить, покаяться, прощаясь с отцом в больничной палате, но он заторопил ее:

— Иди, дочка, иди. У тебя же после обеда экзамен, обо мне тревожиться нечего. Спокойствие! Иди, занимайся. А завтра часика в два навести.

— А если, папа, сегодня, после экзамена?

— Посещение больных здесь только с часу до трех.

— Ладно, я приду в час дня завтра, с Любой.

— С Любой? Нет, дочка, ты приходи без нее.

Прошло три дня Наташа и Люба готовились ко второму экзамену, по литературе. Закрыв книгу, Люба начинала перебирать какие-нибудь пустяки, например, как она накануне хотела положить в чайный стакан сахару и залезла ложечкой в соль, а сегодня утром, торопясь сюда, проскочила на этаж выше. Наташе было не до пустяков. Тут и литература-то не шла на ум. Она думала об отце: хоть бы не залежался в больнице, хоть бы не открылись у него и другие раны, он же весь прострелен насквозь…

— А у меня скоро приезжает сестренка Вера, будем жить вместе, — сказала Люба, опахиваясь тетрадкой. — Она у нас агроном-овощевод.

— Агроном-овощевод? — не сразу отозвалась Наташа. — Что же ей в городе делать, если она агроном?

— Поступит в совхоз.

— Совхозы и колхозы в деревне.

— А она в пригородный, создается где-то за квасоваренным. Совхозный министр ей и путевку уже подписал.

Наташа уставилась глазами в чернильницу, машинально листая тетрадки, и Люба спросила:

— Ты о чем, Натка, все думаешь? Как ходили в луга?

— Не до лугов мне теперь.

— Правда, — шепотом произнесла Люба. — Сходим вместе в больницу, когда повторим материал?

— Туда неродственникам нельзя. — Наташа так и считала, так поняла отца. Вспомнила его наказ о спокойствии и придвинула к себе учебники. — Какой у нас дальше билет?

Снова сосредоточиться девочки не успели — из прихожей донесся звонок. Наташа привскочила со стула: "Папка!" И сразу опомнилась: "Разве его, больного, отпустят…" Да и трель звонка вдруг прекратилась. Опять робко началась и погасла… опять. Отец обычно давал один долгий звонок. Пошла открывать кому-то неизвестному дверь.

Вошли две женщины и мужчина. Худощавого, невысокого ростом мужчину Наташа сразу узнала: директор завода Михаил Иннокентьевич, отец Феди; женщин — высокую, зачем-то сказавшую Абросимову: "Сс ум-ма", и вторую, намного ниже, во всем светлом, — она видела первый раз.

— Как себя чувствует папа? — негромко спросил Михаил Иннокентьевич, быстро расстегивая синий шелестящий плащ.

— Ничего, — отступая, сказала Наташа. Сделала еще шаг и наткнулась на растворенную кухонную дверь. — Только он не дома, в стационаре.

— А-га… — Пальцы Абросимова начали еще быстрее перебирать пуговицы, застегивая их. — Тогда поедем в стационар. Второй этаж, коридором направо?

— Да, да, рядом с операционной, восемнадцатая палата.

— Как дома? Все ладно?