На другой день

— И очень стойкий. В Риге я нечаянно прилила полфлакона на воротник зимнего пальто, так и теперь чувствуется — роза. Ой!.. — упал ее голос, а руки прикрыли грудь, наспех застегивая пуговицы. — Я сейчас. — И побежала. Ее черные лаковые туфли с белыми ободками-крылышками, как две ласточки, выпорхнули в незакрытую дверь.

Павел Иванович давно приметил эту привычку Тамары выставлять напоказ что-нибудь необязательное для общего обозрения и не удивлялся. То утром она вылетит к умывальнику в одних трусиках и бюстгальтере, то забудет в ванной комнате небрежно брошенные пажи, то постирает все свои туалеты и вывесит сушить в огороде, под самым окном Дружинина. Уж так, казалось ей, приобретают силу женские чары.

А в театре она удивила Дружинина. Дали третий звонок, но свет в зале еще горел, люди рассаживались по своим местам, кивками отвечали на кивки и улыбки знакомых; вытянулась, чтобы посмотреть, кто сидит в первых рядах, и Тамара. И вдруг без стеснения воскликнула:

— Рябина здесь!

— Что еще за рябина?

— Тут одна вдовушка, подруга моего детства и юности. Да вон она, в первом ряду, в белом шелковом платье, еще справа от нее широкие плечи и лохматая голова, чьи они, не пойму… кажется, вашего директора.

— Как будто его, — глуховато сказал Павел Иванович. Он раньше Тамары заметил, что Людмила пришла в театр вместе с Подольским. Сделалось почему-то нехорошо на душе.

— Ну конечно, директор!.. — Тот в это время повернулся к Людмиле, стало видно его профиль: тяжелый подбородок, большой, угольником нос, темные кудлатые волосы, и Тамара зло, с присвистом сказала. — Ишь, заговаривает зубы вдове, пользуется случаем, приехал в Сибирь без семьи. Ах, вражина, и здесь ты такой. Ну, вражжина проклятая!

— Вы почему, Тамара, ругаете его? — удивился! Дружинин.

— А я его, вражину, еще за старое.

— За какое старое?

— Знаем, за какое ругать! Приятельница моя, что вчера и позавчера гостила, в одной армии с этим Подольским была. Увидела его здесь, шли по городу, он ехал, говорит: "Он!" Приятельница, как я, в армейской прокуратуре служила, Подольский — в саперных частях, командовал батальоном, потом его сияли — достукался.

— Как это достукался?

— Боевой приказ фронта не выполнил, когда по Германии шли. Проваландался в ближнем тылу с какой-то бабенкой и не привел вовремя батальон к переправе через реку. Сколько из-за него тогда людей: погибло, рассказывала приятельница, только контрразведке "Смерш" да ихней прокуратуре и было известно. Контрразведка посадила его в полевую тюрьму, провела следствие, да ему, вражине, удалось выкарабкаться, не стали судить.

Свет погас, раздвинулся занавес, но Дружинину было не до спектакля. Тяжело дыша, полушепотом он расспрашивал Тамару, что ей известно еще о том незабываемом для него происшествии, — сходились место и время, значит, не другое, а то. Надо было узнать, как Подольский смог оправдаться и избежать наказания.

— Сослался будто бы на каких-то друзей-свидетелей, что с опозданием получил приказ, что опечатка была в приказе — неясно, в каком месте наводить переправу, в общем, сумел за формальности зацепиться. А тут еще вскоре Берлин взяли, подоспела победа, видимо, не до Подольского было, он и нырнул куда-то в резерв. Теперь — здесь.

— А кого именно погубил он, говорилось… — на всю фразу Дружинину не хватило дыхания… — говорилось на следствии? Он знал?

— Наверно, знал, если весь наш десант за одну ночь перебили фашисты.

Больше спрашивать было неудобно уже потому, что давно началось первое действие, даже на шепот кто-то сзади ворчал. Павел Иванович умолк, продолжая смотреть не на сцену, а ниже, туда, где виднелись контуры голов и плеч в первых рядах. Маленькая с аккуратно зачесанными волосами голова Людмилы была поставлена прямо, огромная, с пышной шевелюрой — Подольского клонилась над нею. "Ах, подлец! Ведь знаешь, наверняка знаешь, из-за тебя погиб ее муж, а садишься невинно рядом, что-то мило нашептываешь!" Сердился Павел Иванович и на Людмилу: доверяется прощелыге, а ведь неглупая, щепетильная, даже слишком щепетильная женщина. И обидна было за нее, обидно за фронтового друга Виктора Баскакова, так нелепо погибшего накануне победы, может быть, действительно из-за этого, как выразилась Тамара, вражины.

Что там было на сцене, Павел Иванович почти не видел; когда вспыхнул свет, он заметил, как встала Людмила, хотела идти, но Подольский почему-то удержал ее, они остались в зале.

— Вражина! — опять сквозь зубы выдавила Тамара. — Но я ему крылья укорочу.

— Что же вы, интересно, сделаете? — невесело засмеялся Дружинин, увлекаемый вместе с Тамарой людским потоком в фойе.

— А поступлю работать в прокуратуру — хватит слоняться без дела! — и начну наводить справки.

Она говорила слишком громко, и Павел Иванович предупредительно сжал ее локоть.

— Потом.