На другой день

Грустно стало Павлу Ивановичу от речей Токмакова, старого члена партии, ответственного работника. Еще грустней почувствовал себя, когда миновали тайгу, пересекли пригородные картофельные поля и поравнялись с беспорядочно разбросанными по берегу речки строениями кирпичного завода, макаронной фабрики, завода безалкогольных напитков. Темный корпус кирпичного, будто крот, вгрызался в глинистый берег, макаронка красовалась на солнце пегой стеной (штукатурка местами размокла и облупилась), жестяные трубы безалкогольного, как пьяные, валились одна влево, другая вправо. В глубине луга, на полуострове, врезавшемся в реку, виднелась центральная усадьба заводского подсобного. В самом центре стояло грязнокрасное здание, приземистое, с маленькими подслеповатыми окнами, старой купеческой кладки; вокруг него в разное время, до и после войны, были налеплены шлакоблочные, деревянные, тесовые халупки и сараи, частью побеленные, частью нет, одни крыты листовым железом, теперь уже поржавевшим, другие — толем, третьи — шифером, еще не успевшим потускнеть от дождя. Среди них кое-где зеленели старый тополь или береза, а по береговой линии клонился к воде мелкий ивняк. Не побывай на полуострове, не прочти косо приколоченной к новым воротам вывески, никогда не определишь, что там, почему и зачем.

Павел Иванович запахнулся плащом. Он не впервые задумывался: страна заново отстраивала целые города, воздвигала заводы-гиганты; разрастался в годы пятилеток и Красногорск, в нем появились завод горного оборудования, автосборочный, слюдяная фабрика; на то, что требовалось в первую очередь, до зарезу, шли миллионы и сотни миллионов рублей, сюда же, к макаронке и квасоварням, на полуостров, через ворота с косо приколоченной вывеской, попадали только рубли, их едва хватало на заплаты в толевьих крышах или на какой-нибудь тесовый прилепыш. Возле автосборочного и горного протянулись улицы с домами-дворцами, со скверами и фонтанами, здесь, вблизи полуострова, вокруг макаронки и квасоварен, явно десятилетиями жмутся друг к дружке избенки, горбатые и щелявые, высохшие на солнце, поднеси к ним спичку — они вспыхнут, как порох.

Как здесь, так и повсюду. Такова и железная логика, и горькая необходимость жизни.

Машина сбежала к берегу, и Павел Иванович заметил, что в прибрежных ивняках полуострова полным-полно всевозможного сора: тут и вырванный с корнем и принесенный вешними водами ствол сосны, и отбившиеся от плотов бревна, и сухой хворост, и плети водорослей, и камыш. Дружинин оглядел этот хлам и грешным делом подумал, что и народ-то сюда, очевидно, попадает вот так же, прибитый волнами времени.

В одном из переулков слободки против дома с резными завитушками на воротах Михал Михалыч попросил остановиться. Едва машина замедлила движение, распахнул дверцу.

— Вот и дома. Спасибо за выручку, прощевайте.

— До свидания, — Дружинин посмотрел ему вслед, раздумчиво сказал. — Одна складка на гимнастерке, две морщины на лбу.

— Три извилины в черепной коробке, — добавила Тамара. Боясь осуждения Дружинина, быстро проговорила. — Будто не так! Бормотал, бормотал всю дорогу о сметане и огурцах, все настроение испортил.

Неважное было настроение и у Павла Ивановича. Во всяком случае, не такое, чтобы вернуться домой и начинать сборы в театр.

VII

И Павел Иванович не пошел бы в театр музыкальной комедии, он пожалел Тамару и старика Кучеренко. Никто другой, как Григорий Антонович, и купил им накануне билеты, услышав краем уха, что молодые люди не прочь посмотреть веселый спектакль; чуть подъехали к дому, старик, между прочим, спросил:

— Не забыли, молодые люди, о культпоходе?

— Помним, папка, помним! — за себя и за Дружинина ответила Тамара.

Забежав в дом, она принялась одно трясти, другое чистить и гладить, бегая с кухни в свою комнату и обратно и напевая то про фронтовую землянку, то про несчастного в своей любви ямщика. Так вот и признаться ей: "Не хочется идти"? Оборвать ее песни? Павел Иванович переоделся и сел с газетой в руках к окну.

Трижды Тамара заглядывала к нему в полуоткрытую дверь.

— Никак не могу быстро собраться, — рассмеялась она, просовывая голое плечико…

— Вы уже собрались? Хорошо вам, мужчинам, накинули на себя пиджак и готовы, а вот нам… — В сиреневой комбинашке и домашних туфлях на босу ногу она стояла в дверях и с деланной стыдливостью прикрывалась разглаженным платьем какой-то тигровой, полосато-золотистой расцветки…

— К вам можно, Павел Иванович?

"Когда оделась, тогда: "К вам можно?"

— Пожалуйста. — Дружинин сложил вчетверо газету.

— Вам какие духи больше нравятся?

— Духи? Право, Тамара, никогда не задумывался.

— С-с ум-ма! — Она шла, жарко-нарядная, распространяя густой запах розы и все еще брызгая на голову душистую жидкость из зеленоватого, в виде крупной виноградной грозди флакона. — Теперь понюхайте, — Тамара склонила голову. — Приятный запах?

— Приятный, — подтвердил Павел Иванович.